Меченосцы
Шрифт:
Зых из Згожелиц, действительно славившийся своей добротой, снова стал настаивать и просить, но Манько уперся: коли помирать, так на своей земле. Целые годы тосковал он по этому Богданцу, и теперь, когда граница уже недалеко, не откажется от него ни за что, хотя бы это был его последний ночлег. Спасибо Господу и за то, что Он дал ему сюда дотащиться.
Тут отер он кулаками слезы, нависшие у него на ресницах, поглядел вокруг и сказал:
— Если это уже леса Вилька из Бжозовой, так, значит, вскоре после полудня приедем.
— Теперь уж
На это больной Мацько улыбнулся и, помолчав, сказал:
— Если аббата, так, может быть, когда-нибудь станут наши.
— Эвона! А вы только что говорили о смерти! — воскликнул весело Зых. — Теперь вам аббата хочется пережить.
— Не я переживу, а Збышко.
Дальнейшую беседу прервали звуки рогов, послышавшиеся далеко в бору. Зых тотчас остановил коня и стал прислушиваться.
— Должно быть, кто-нибудь охотится, — сказал он. — Погодите.
— Может быть, аббат. Вот бы хорошо было, если бы мы сейчас встретились.
— Помолчите-ка.
И он обратился к своим людям:
— Стой.
Остановились. Звуки рогов послышались ближе, а минуту спустя раздался лай собак.
— Стой, — повторил Зых. — К нам приближаются.
Збышко соскочил с лошади и стал кричать:
— Давайте лук. Может быть, зверь на нас выскочит. Живо! Живо!
И схватив из рук слуги лук, он уперся им в землю, надавил животом, потом выпрямился и, схватив обеими руками тетиву, натянул ее на железный крюк; потом вложил стрелу и помчался в бор.
— Натянул. Без веревки натянул, — прошептал Зых, пораженный такой необычайной силой.
— У, страсть какой парень! — с гордостью прошептал в ответ Мацько.
Между тем звуки рогов и собачий лай раздались еще ближе, и вдруг направо в лесу послышался тяжелый топот, треск ломаемых кустов и ветвей, — и на дорогу, как молния, вылетел старый бородатый зубр с огромной низко наклоненной головой, с налитыми кровью глазами и высунутым языком, тяжело дышащий, страшный. Наскочив на придорожный ров, он одним прыжком перелетел через него, с размаху упал на передние ноги, но поднялся и вот-вот готов был скрыться в чаще по другую сторону дороги, как вдруг зловеще заворчала тетива лука, послышался свист стрелы, зверь поднялся на Дыбы, закружился, взревел и, как громом пораженный, грохнулся на землю.
Збышко вышел из-за дерева, снова натянул лук и подошел, готовый стрелять, к лежащему быку, задние ноги которого еще рыли землю.
Но, посмотрев на него, Збышко спокойно обернулся к своим и издали закричал.
— Ах, чтоб тебя! — воскликнул Зых, подъезжая ближе. — От одной стрелы!
— Близко было, а ведь в стреле сила страшная. Глядите: не только наконечник, а вся стрела ушла ему под лопатку.
— Охотники небось уже близко; наверно, они у тебя его отнимут.
— Не дам! — отвечал Збышко. — На дороге убит, а дорога ничья.
— А если это аббат охотится?
— А если аббат, так пусть берет его.
Между тем из леса выскочило десятка полтора
— Сейчас появятся и охотники, — сказал Зых. — Гляди. Вот они, только выскочили на дорогу впереди нас, и зверя еще не видят. Эй! Эй! Идите сюда. Идите… Убит, убит…
Но вдруг он замолчал, приставил руку к глазам и через минуту воскликнул:
— Боже мой! Что такое? Ослеп я или мне мерещится?…
— Один на вороном коне впереди, — сказал Збышко.
Но вдруг Зых закричал:
— Господи боже мой! Да ведь это Ягенка.
И стал кликать ее:
— Ягна! Ягна…
И он поехал вперед, но прежде чем успел пустить коня рысью, Збышко увидел самое странное на свете зрелище: на быстро скачущем коне приближалась к ним сидящая в седле по-мужски девушка, с луком в руках и с копьем за плечами. В распустившиеся от быстрой езды волосы ее вплелись шишки хмеля, лицо у нее румянилось, как заря, на груди виднелась расстегнутая рубашка, и на рубашке кожух мехом наружу. Подъехав, она сразу осадила коня; некоторое время на лице ее отражалось недоверие, удивление, радость, но наконец не в силах будучи не верить глазам и ушам, тонким, еще несколько детским голосом она стала кричать:
— Тятя! Милый тятя!
И она в мгновение ока соскочила с коня, а когда Зых тоже соскочил, чтобы поздороваться, бросилась ему на шею. Долго Збышко слышал только звуки поцелуев, восклицания: "Тятька!", "Ягуся!", "Тятька!", "Ягуся!" — повторяемые в радостном восторге.
Подъехали оба обоза, подъехал на телеге Мацько, а они все еще повторяли: "Тятька!", "Ягуся!", и все еще стояли обнявшись. Только нацеловавшись и накричавшись вдоволь, Ягенка стала расспрашивать отца:
— Вы, значит, с войны? Здоровы?
— С войны. А что мне не быть здоровым? А ты? А мальчики? Здоровы небось? Да? А то бы ты по лесу не носилась. Но что ты тут делаешь, девка?
— Ведь вы же видите — охочусь, — смеясь отвечала Ягенка.
— В чужих лесах?
— Аббат мне дал позволение. Даже прислал обученных этому слуг и собак.
Тут она обратилась к своей челяди:
— Отгоните собак, а то шкуру изорвут. Потом к Зыху:
— Ох, вот я рада, что вижу вас! У нас все хорошо.
— А я разве не рад? — отвечал Зых. — Дай-ка, девочка, я еще тебя поцелую. И они снова стали целоваться, а когда кончили, Ягна сказала:
— До дому страсть как далеко… все мы за этим зверем гнались. Мили две проехали, лошади уставать стали. Зато здоров зубр… Видели? В нем три стрелы моих сидят, от последней он и пал.
— Он пал от последней, да не от твоей, вот этот рыцарь его подстрелил. Ягенка откинула рукой волосы, упавшие ей на глаза, и быстро, но не особенно ласково взглянула на Збышку.
— Знаешь, кто это? — спросил Зых.
— Не знаю.
— Не диво, что ты его не узнала: вырос он. Но может быть, ты старого Мацьку из Богданца узнаешь?