Меченосцы
Шрифт:
— Любит? — воскликнул Збышко.
В ответ на это Ендрек быстро взглянул на него, улыбнулся и сказал:
— Что-то уж очень вы расспрашиваете про девочку.
— Я расспрашиваю о знакомых, к которым еду.
Лицо Збышки еле видно было из-под шлема, только нос, рот да часть щек, но зато нос и щеки были так красны, что насмешливый и лукавый мазур сказал:
— Должно быть, от мороза покраснело у вас лицо, как пасхальное яичко. Юноша еще больше смутился и отвечал:
— Должно быть.
Они тронулись в путь и некоторое время ехали молча; лошади фыркали, выпуская из ноздрей клубы пара; рыцари начали разговаривать, и вскоре Ендрек из Кропивницы спросил:
— Как вас зовут-то? Я плохо расслышал.
— Збышко из Богданца.
— Батюшки! Да ведь и того, что дал клятву Юрандовой дочери, зовут так же.
— А вы думали, что я отопрусь? — поспешно и гордо ответил Збышко.
— Да и не к чему. Так это вы тот Збышко, которому девочка набросила покрывало на голову? Вернувшись из Кракова, девушки княгини ни о чем больше и не говорили, как только о вас. Так это вы! Эх, вот радость-то при дворе будет… Ведь и княгиня вас любит.
— Пошли ей Господь! И вам также за добрую весть. Как сказали мне, что она замуж вышла, так я и обомлел.
— Чего ей было выходит?… Такая девушка — кусок лакомый, потому что целый Спыхов за ней пойдет, но хоть много при дворе красивых парней, все-таки ни один не заглядывал ей в глаза, потому что каждый чтил и ее поступок, и вашу клятву. Да и княгиня не допустила бы этого. Эх! То-то радость будет. По правде сказать, иной раз подтрунивали над девочкой. Иной раз скажет ей кто-нибудь: "Не вернется твой рыцарь", — а она только ножками топает: "Вернется! Вернется!" А когда кто-нибудь говорил ей, что вы на другой женились, тогда дело и до слез доходило.
Слова эти растрогали Збышку, но в то же время охватил его гнев на людские толки, и он сказшт:
— Того, кто про меня такие слова брехал, я вызову. Но Ендрек из Кропивницы начал смеяться:
— Бабы болтали. Баб, что ли, вы будете вызывать? С мечом против веретена ничего не поделаешь.
Збышко, довольный тем, что Бог послал ему такого веселого спутника, начал его расспрашивать о Данусе, потом об обычаях мазовецкого двора, потом опять о Данусе, потом о князе Януше, о княгине и опять о Данусе; наконец, вспомнив о своем обете, он рассказал Ендреку, что слышал дорогой насчет войны; как люди готовятся к ней, как ждут ее со дня на день, а под конец спросил, так же ли думают и в мазовецких княжествах.
Но Ендрек не думал, чтобы война была так близка. Люди говорят, что иначе и быть не может, но он слышал, как однажды сам князь говорил Миколаю из Длуголяса, что меченосцы поджали хвост и что если бы король настаивал, то они отдали бы обратно и занятую ими Добжинскую землю, потому что боятся его, или, по крайней мере, будут тянуть дело, пока хорошенько не подготовятся.
— Впрочем, — сказал он, — князь недавно был в Мальборге, где, ввиду отсутствия великого магистра, принимал его и устраивал в честь его турниры великий маршал, а теперь у князя гостят комтуры и вот, едут еще новые гости…
Однако тут он с минуту подумал и сказал:
— Говорят люди, что эти меченосцы не без причины сидят у нас и у князя Земовита в Плоцке. Будто бы хочется им, чтобы в случае войны князья наши не помогали королю польскому, а помогали бы им; если же не удастся склонить их к этому, то чтобы они хоть остались в стороне и не воевали… Но этого не будет…
— Бог даст — не будет. Как же им усидеть дома? Ведь ваши князья подчинены Польскому королевству. Я думаю, вы не усидите.
— Не усидим, — отвечал Ендрек из Кропивницы.
Збышко снова взглянул на обоих рыцарей и на их павлиньи перья.
— Значит, и эти за тем же едут?
— Меченосцы, может быть, и за этим. Кто их знает?
— А третий?
— Третий из любопытства едет.
— Должно быть, знатный какой-нибудь.
— Еще бы! Едет за ним три воза с вещами да девять слуг. Вот бы с таким сразиться. Даже слюнки текут.
— Да нельзя?
— Куда там! Ведь князь велел мне оберегать их. До самого Цеханова волос не упадет с их головы.
— А если бы я их вызвал? А если бы они захотели со мной сразиться?
— Тогда пришлось бы вам сначала сразиться со мной, потому что, пока я жив, из этого ничего не выйдет.
Збышко, услышав это, дружелюбно посмотрел на молодого рыцаря и сказал:
— Вы понимаете, что такое рыцарская честь! С вами я драться не буду, потому что вам я друг, но в Цеханове, даст бог, найду случай придраться к немцам.
— В Цеханове делайте себе, что хотите. Не обойдется там и без каких-нибудь состязаний, а значит, может дело дойти и до поединка, только бы князь и комтуры дали позволение.
— Есть у меня доска, на которой написан вызов каждому, кто откажется признать, что Данута, дочь Юранда, добродетельнейшая и прекраснейшая девица в мире. Но знаете? Люди везде только плечами пожимали да смеялись.
— Да ведь это же чужеземный обычай и, по правде сказать, глупый; его у нас не знают, разве только где-нибудь недалеко от границы. Вот и этот, из Лотарингии, задевал по дороге шляхту, приказывая какую-то свою даму признавать выше всех других. Но его никто не понимал, а я до драки не допускал.
— Как, он приказывал признавать его даму выше всех других? Боже ты мой! Да что, у него стыда нет, что ли?
И он посмотрел на зарубежного рыцаря, точно хотел видеть, каков бывает человек, у которого нет стыда, но в глубине души должен был признать, что Фульк де Лорш вовсе не похож на какого-нибудь проходимца. Напротив, из-под опущенного забрала виднелись добрые глаза и молодое, полное какой-то грусти лицо.
— Сандерус, — закричал вдруг Збышко.
— Здесь, — отвечал немец, приближаясь к нему.