Меченосцы
Шрифт:
Они находились уже довольно далеко в лесу, когда княгиня, обратясь к Збышке, сказала:
— Что же ты молчишь? Говори же с ней.
Збышко, столь ласково поощренный, с минуту еще молчал, потому что его охватила какая-то робость, и наконец проговорил:
— Дануся.
— Что, Збышко?
— Я тебя так люблю…
И он остановился, подыскивая слова, которых у него не хватало, потому что хоть и преклонял он пред ней колена, как заграничный рыцарь, хоть и выказывал ей почтение всякими способами, все же тщетно старался быть ловким придворным: душа у него была лесная, и он умел говорить только попросту.
Вот и теперь он сказал, помолчав:
— Я тебя так люблю, что у меня дух захватывает.
Она же вскинула на него из-под куньего капора синие глазки и лицо, докрасна исщипанное холодным лесным воздухом.
— И я, Збышко, — ответила она как бы с поспешностью.
И сейчас же закрыла глаза ресницами, потому что уже знала, что такое любовь.
— Ах, сокровище ты мое! Девочка милая! — вскричал Збышко. — Ах…
И снова замолк он от счастья и волнения, но любопытная княгиня снова пришла к ним на помощь.
— Расскажи же, — сказала она, — как скучно было тебе без нее, а если случится чаща и ты там ее поцелуешь — я не буду сердиться, потому что это всего лучше покажет твою любовь.
И Збышко стал рассказывать, "как ему было скучно" без Дануси в Богданце, под призором Мацьки, и у соседей. Только про Ягенку ничего не сказал хитрец, впрочем, говорил он искренне, потому что в эту минуту так искренне любил Данусю, что ему хотелось схватить ее, пересадить на своего коня, обнять и держать на своей груди.
Но он не смел сделать это; зато, когда первая же заросль отделила их от едущих позади придворных и гостей, Збышко нагнулся к Данусе, обнял ее и спрятал лицо в куний капор, свидетельствуя этим поступком о своей любви.
Но так как зимой нет на орешнике листьев, то и увидели их Гуго фон Данвельд и де Лорш, увидели и придворные — стали говорить между собой:
— Чмокнул-таки ее при княгине. Видно, скоро она справит ихнюю свадьбу.
— Хват-парень, да и она горяча: Юрандова кровь.
— Кремень и огниво, даром, что цевка, словно заяц. Посыпятся от них искры. Присосался к ней, как клеш.
Так они разговаривали, но староста из Щитно повернул к де Лоршу свое козлиное, злое и сладострастное лицо и спросил:
— Хотели ли бы вы, рыцарь, чтобы какой-нибудь Мерлин своей волшебной силой превратил вас вон в того молодого рыцаря? [25]
— А вы, рыцарь? — спросил де Лорш.
На это меченосец, в котором, видимо, закипела ревность и страсть, с раздражением хлестнул коня и воскликнул:
25
Рыцарь Утер, влюбившись в добродетельную Игерну. жену князя Горласа, принял с помощью Мерлина вид Горласа и прижил с Игерной ребенка, впоследствии ставшего королем Артуром.
— Еще бы, черт побери…
Но он тотчас же опомнился и, склонив голову, прибавил:
— Я монах, давший обет целомудрия.
И он быстро взглянул на лотарингского рыцаря, боясь, как бы тот не заметил на его лице улыбки, потому что с этой точки зрения орден пользовался дурной славой, а из всего ордена наихудшей — Гуго де Данвельд. Несколько лет тому назад он был помощником войта в Самбии, и там нарекания на него были так громки, что несмотря на попустительство, с каким смотрели на такие дела в Мальборге, его вынуждены были перевести начальником гарнизона в Щитну. Теперь, прибыв с тайными поручениями ко двору князя и увидев там прекрасную дочь Юранда, он воспылал к ней страстью, для которой юный возраст Дануси отнюдь не служил препятствием, ибо в те времена выходили замуж девушки и моложе ее. Но так как в то же время Данвельд знал происхождение девушки и так как имя Юранда соединялось в его памяти со страшными воспоминаниями, то и страсть его возникла из лютой ненависти.
Но де Лорш как раз стал расспрашивать его об этих историях.
— Вы, рыцарь, назвали эту прекрасную девушку дочерью дьявола; почему вы так назвали ее?
Данвельд принялся рассказывать историю Злоторыи: как при постройке замка удалось счастливо похитить князя со всеми придворными, как при этом погибла мать Дануси и как с той поры Юранд неистово мстит рыцарям ордена. И при этом рассказе ненависть вырывалась из меченосца, как пламя, ибо у него были и личные к ней причины. Два года тому назад он и сам столкнулся с Юрандом, но тогда при виде страшного "Спыховского кабана" сердце его в первый раз в жизни упало от такой постыдной трусости, что он бросил двух своих родственников, своих людей и добычу и целый день как сумасшедший мчался в Щитно, где со страху надолго разболелся. Когда он выздоровел, великий маршал ордена отдал его под суд рыцарей, приговор которого, правда, оправдал его, потому что Данвельд поклялся крестом и честью, что взбесившийся конь унес его с поля битвы, но все же этот приговор закрыл ему путь к высшим должностям в ордене. Правда, теперь, перед де Лоршем меченосец умолчал об этих событиях, но зато он высказал столько нареканий на жестокость Юранда и на дерзость всего польского народа, что все это едва могло уместиться в голове лотарингского рыцаря.
— Во всяком случае мы находимся у Мазуров, а не у поляков? — сказал он, помолчав.
— Это особое княжество, но народ тот же, — отвечал староста, — их подлость и ненависть к ордену одинаковы. Дай бог немецкому мечу истребить все это племя!
— Вы правы: чтобы князь, с виду такой достойный, осмелился в ваших же землях строить замок против вас, о подобном беззаконии я не слыхивал даже среди язычников.
— Замок он строил против нас, но Злоторые лежит на его земле, а не на нашей.
— В таком случае слава Богу, давшему вам победу над ним. Как же кончилась эта война?
— Войны тогда не было.
— А ваша победа под Злоторыей?
— В том-то и было благословение Божье, что князь находился тогда без войска, а только с двором и женщинами.
Тут де Лорш с изумлением взглянул на меченосца:
— Как так? Значит, вы во время мира напали на женщин и на князя, который на собственной земле строил замок?
— Нет низких поступков, если они совершаются во славу ордена и христианства.
— А этот страшный рыцарь мстит только за молодую жену, убитую вами во время мира?
— Кто поднимает руку на меченосца — сын тьмы.
Услыхав это, задумался рыцарь де Лорш, но у него уже не было времени ответить Данвельду, потому что они выехали на просторную, занесенную снегом поляну, где князь слез с коня, а за ним стали слезать и прочие.
IV
Опытные лесники, под начальством главного ловчего, принялись расставлять охотников длинным рядом по краю поляны с таким расчетом, чтобы они, находясь сами под прикрытием, стояли перед пустым пространством, облегчающим работу лукам и арбалетам. Две коротких стороны поляны были пересечены сетями, за которыми спрятались "загонщики", обязанность которых заключалась в том, чтобы гнать зверя на стрелков, а если он запутается в сетях, то добивать его рогатинами. Бесчисленное множество курпов, умело расставленных, должны были выгонять зверей из глубины леса на поляну. За стрелками находилась вторая сеть, расставленная для того, чтобы зверь, если ему удастся прорваться сквозь цепь охотников, был остановлен сетью и в ней добит.