Меченосцы
Шрифт:
Услышав это, Гуго де Данвельд облокотился на стол, подпер голову руками и надолго задумался. Вдруг глаза его просияли, он вытер, по своему обыкновению, мокрые, толстые губы рукой и сказал:
— Да будет благословенна та минута, когда вы, благочестивый брат, произнесли имя храброго брата Шомберга.
— Почему так? Разве вы что-нибудь придумали? — спросил Зигфрид де Леве.
— Говорите скорей, — воскликнули братья Ротгер и Годфрид.
— Слушайте, — сказал Гуго. — У Юранда здесь дочь, единственное дитя его, которое он бережет как зеницу ока.
— Еще бы! Я ее знаю. Любит ее и княгиня Анна Данута.
— Да. Так слушайте же: если бы вы похитили эту девчонку, Юранд отдал бы за нее не только Бергова, но и всех узников, и себя самого, и в придачу Спыхов.
— Клянусь кровью святого Бонифация, пролитой в Докуме, — вскричал брат Годфрид, — все было бы так, как вы говорите.
Потом все замолчали, как бы испуганные дерзостью и трудностью предприятия. Лишь через несколько времени брат Ротгер обратился к Зигфриду де Леве.
— Ум ваш и опытность, — сказал он, — равны вашему мужеству: что вы об этом думаете?
— Полагаю, что дело стоит обдумать.
— Дело в том, — продолжал Ротгер, — что девушка — приближенная княгини, да больше того: она ей все равно, что родная дочь. Подумайте, благочестивые братья, какой подымется вопль.
Гуго де Данвельд засмеялся.
— Сами вы говорили, — сказал он, — что Шомберг отравил или передушил Витольдовых шенят, и что ему за это было? Вопить они начинают из-за всякого пустяка, но если бы мы послали магистру закованного в цепи Юранда, то нас ждала бы скорее награда, нежели наказание.
— Да, — сказал де Леве, — время для нападения подходящее. Князь уезжает, Анна Данута остается здесь одна с придворными девушками. Однако нападение на двор князя в мирное время — дело не пустячное. Княжеский двор — не Спыхов. Это снова, как в Злоторые. Снова полетят жалобы во все королевства и папе на чинимые орденом насилия; снова станет грозить проклятый Ягелло, а магистр… да ведь вы его знаете: он за что угодно ухватится, только бы не воевать с Ягеллой… Да, крик подымется во всех землях Мазовии и Польши.
— А тем временем кости Юранда побелеют на виселице, — ответил брат Гуго. — Наконец, кто вам говорит, что ее надо украсть отсюда, из дворца, из княгининых рук?
— Да ведь не из Цеханова же, где кроме шляхты есть триста лучников.
— Нет. Но разве Юранд не может захворать и прислать за девчонкой людей? Тогда княгиня не запретит ей ехать, а если девочка дорогой пропадет, то кто сможет сказать вам или мне: "Это ты ее украл"?
— Ну да, — ответил раздосадованный де Леве, — сделайте так, чтобы Юранд захворал и вызвал девчонку…
На это Гуго победоносно улыбнулся и отвечал:
— Есть у меня золотых дел мастер. Он был выгнан из Мальборга за воровство, поселился в Щитне и может вырезать любую печать; есть у меня и люди, которые, будучи нашими подданными, происходят все-таки из мазурского народа… Неужели вы меня еще не понимаете?…
— Понимаю, — с восторгом вскричал брат Годфрид.
А Ротгер поднял руки кверху и сказал:
— Да вознаградит тебя Господь Бог, благочестивый брат, ибо ни Маркварт Зальцбах, ни Шомберг не нашли бы лучшего способа.
И он прищурил глаза, точно желая рассмотреть что-то, находящееся в отдалении, и сказал:
— Я вижу, как Юранд с веревкой на шее стоит у Гданских ворот в Мальборге и как наши кнехты бьют его ногами…
— А девчонка останется служительницей ордена, — прибавил Гуго.
Услышав это, де Леве перевел глаза на Данвельда, но тот снова провел рукой по губам и сказал:
— А теперь нам нужно как можно скорее спешить в Щитно.
VI
Однако перед отправлением в Щитно четыре брата-меченосца и де Фурси еще раз пришли проститься с князем и княгиней. Прощание это было не особенно дружеское, но все-таки князь, не желая, по старинному польскому обычаю, отпускать гостей из своего дома с пустыми руками, подарил каждому из братьев по прекрасному куньему меху и по гривне серебра; они приняли подарки с радостью, уверяя, что, как монахи, давшие обет нищенства, они не оставят этих денег себе, а раздадут их бедным, которым в то же время велят молиться за здоровье, славу и будущее спасение князя. Мазуры на эти уверения усмехались в усы, потому что жадность братьев ордена была им известна, а еще лучше известна лживость меченосцев. В Мазовии говорили, что как трус трусит, так меченосец лжет. Князь тоже только махнул рукой на такие выражения благодарности, а когда они ушли, сказал, что благодаря молитвам меченосцев он разве только станет все дальше отходить от рая.
Но еще до этого, при прощании с князем, в ту минуту, когда Зигфрид де Леве целовал у него руку, Гуго фон Данвельд подошел к Данусе, положил руку на ее голову и, лаская ее, сказал:
— Нам повелено платить добром за зло и любить даже врагов наших, поэтому сюда приедет сестра-монахиня и привезет вам, панна, целебный герцинский бальзам.
— Как мне благодарить вас, рыцарь? — спросила Дануся.
— Будьте доброжелательны к ордену и братьям.
Де Фурси заметил этот разговор, и так как его при этом поразила красота девушки, то по отъезде в Щитно он спросил:
— Что это за красавица, с которой вы говорили перед отъездом?
— Дочь Юранда, — отвечал меченосец.
Рыцарь де Фурси был поражен:
— Та, которую вы собираетесь похитить?
— Да. А когда мы ее похитим — Юранд наш.
— Видно, не все плохо, что происходит от Юранда. Стоит быть стражем такого пленника.
— Вы думаете, что с ней воевать было бы легче, чем с Юрандом?
— Это значит, что я думаю так же, как вы. Отец — враг ордена, а дочери вы говорили слова слаще меда и, кроме того, обещали ей бальзам.