Меченосцы
Шрифт:
— Что с вами? — спросили братья.
Но де Леве велел им как можно скорее скакать и привезти сюда телегу, так как Данфельд, по-видимому, не мог держаться в седле. Вскоре на лбу его проступил холодный пот, и он лишился чувств.
Когда телега была привезена, его уложили на соломе и направились к границе. Де Леве торопил, потому что после того, что произошло, нельзя было терять времени даже на осмотр Данфельда. Сев рядом с ним на телеге, он время от времени вытирал лицо его снегом, но не мог привести в чувство.
Только почти у самой границы Данфельд
— Как вы себя чувствуете? — спросил Леве.
— Не чувствую боли, но не чувствую и руки, — отвечал Данфельд.
— Она уже у вас онемела, потому и боль прошла. В теплой комнате снова вернется. А пока благодарите Бога хоть за временное облегчение.
Ротгер и Готфрид тотчас подъехали к телеге.
— Случилось несчастье, — сказал первый. — Что ж теперь будет?
— Мы скажем, — слабым голосом отвечал Данфельд, — что оруженосец убил де Фурси.
— Это их новое злодеяние — и виновник известен, — прибавил Ротгер.
VII
Между тем чех во весь опор помчался к лесному дворцу и, застав князя еще там, ему первому рассказал все, что случилось. К счастью, нашлись придворные, видевшие, что оруженосец уехал без оружия. Один из них даже крикнул ему вдогонку полушутя, чтобы он взял с собой что-нибудь, не то немцы его поколотят; но он, боясь, как бы рыцари не переехали тем временем за границу, вскочил на коня, как был, в одном только кожухе, и поскакал за ними. Показания эти рассеяли все подозрения князя относительно того, кто мог быть убийцей де Фурси, но наполнили его таким беспокойством и гневом, что в первую минуту он хотел послать за меченосцами погоню, чтобы отослать их в оковах к великому магистру ордена для наказания. Но вскоре он сам понял, что погоня уже не сможет настичь рыцарей раньше, чем они доберутся до границы, и сказал:
— Во всяком случае я пошлю письмо магистру, чтобы он знал, что они тут творят. Плохи стали дела ордена: прежде дисциплина была в нем жестокая, а теперь любой комтур делает что хочет. Попущение Божье, но за попущением следует кара.
Он задумался, а помолчав, снова обратился к придворным:
— Я только одного никак не могу понять: зачем они убили гостя? Если бы не то, что слуга поехал без оружия, я подозревал бы его.
— Во-первых, — сказал ксендз Вышонок, — за что было оруженосцу убивать человека, которого он никогда не видел? А во-вторых, если бы у него даже было с собой оружие, то как мог он один напасть на пятерых, да еще окруженных вооруженной свитой?
— Верно, — сказал князь. — Должно быть, этот гость в чем-нибудь им воспротивился, а быть может, не хотел лгать так, как им было нужно; я уже здесь заметил, как они ему подмигивали, чтобы он сказал, будто Юранд напал первым.
А Мрокота из Моцажева сказал:
— Здоров, видно, этот малый, коли он этому псу Данфельду сломал руку.
— Он говорит, что слышал, как у немца кости хрустнули, — ответил князь, — да судя по тому, что он сделал в лесу, это возможно.
— Верно, что настоящие ребята, — подтвердил ксендз Вышонок. — Вот и теперь еле дышит, а вступился-таки за Юранда и послал им вызов… Такого-то зятя и нужно Юранду.
— Что-то в Кракове Юранд не то говорил, но теперь, я думаю, что он не будет противиться, — сказал князь.
— Господь Бог в этом поможет, — сказала княгиня, которая, войдя в эту самую минуту, слышала конец разговора. — Теперь Юранд не может противиться, только бы Господь дал Збышке здоровья. Но и с нашей стороны ему должна быть дана награда.
— Лучшая для него награда будет Дануся, а я тоже думаю, что он ее получит, потому что если бабы возьмутся за какое-нибудь дело, так никакому Юранду с ними не справиться.
— А разве я не по справедливости взялась за это дело? — спросила княгиня. — Если бы Збышко был переменчив — тогда другое дело, но ведь вернее его и на свете нет. И девочка тоже. Она теперь ни на шаг от него не отходит: все его по лицу поглаживает, а он, хоть и болен, ей улыбается. Иной раз у меня у самой слезы из глаз текут. Я правду говорю… Такой любви стоит помочь, потому что сама Матерь Божья радуется, глядя на человеческое счастье…
— Была бы воля Божья, — сказал князь, — а счастье будет. Ведь и то правда: ему из-за этой девочки чуть голову не отрубили, а вот теперь его тур помял.
— Не говори, что из-за нее, — воскликнула княгиня, — ведь никто как Дануся спасла его в Кракове.
— Верно. Но если бы не она, он не бросился бы на Лихтенштейна, чтобы сорвать с его головы перья, да и ради де Лорша он бы не стал так охотно рисковать жизнью. Что же касается награды — я уже сказал, что оба они должны ее получить, и в Цеханове я это обдумаю.
— Збышке ничего бы так не хотелось, как рыцарского пояса и золотых шпор.
Князь ласково улыбнулся на эти слова и ответил:
— Так пускай же девочка отнесет их ему, а когда он оправится, мы последим, чтобы все было совершено согласно обычаю. Пусть сейчас же несет: нежданная радость — самая лучшая.
Услышав это, княгиня в присутствии придворных обняла князя, потом несколько раз поцеловала у него руки, а он все улыбался и наконец сказал:
— Вот видите… Да, хорошая вещь пришла тебе в голову. Видно, Дух Святой и женщинам не отказал в частице разума. Позови же девочку.
— Дануся! Дануся! — закричала княгиня.
И через минуту в дверях соседней комнаты показалась Дануся, с покрасневшими от бессонницы глазами, с миской горячей каши, которою ксендз Вышонок обкладывал сломанные кости Збышки и которую старая служанка только что отдала ей.
— Поди-ка ко мне, сиротка, — сказал князь Януш. — Поставь миску и подойди.
И когда она с некоторой робостью подошла к нему, ибо князь всегда возбуждал в ней некоторый страх, он ласково прижал ее к себе и стал гладить ее лицо, говоря: