Меченосцы
Шрифт:
— Чего не позволите?
— Совершать подлость, предательство, позорный поступок.
— А как же вы можете нам запретить? В битве с Юрандом вы потеряли людей и обоз. Вам приходится жить только милостями ордена, и вы умрете с голоду, если мы не бросим вам куска хлеба. И еще: вы один, нас четверо, как же вы нам не позволите?
— Как не позволю? — повторил де Фурси. — Я могу возвратиться в замок и предупредить князя, а также могу разгласить ваши замыслы по всему миру.
Тут рыцари-монахи переглянулись друг с другом, и лица их мгновенно изменились. Особенно Гуго де Данфельд долго смотрел
— Предки ваши, — сказал он, — служили ордену; вы также хотите вступить в него, но мы предателей не принимаем.
— Это я не хочу служить с предателями!
— Берегитесь! Не исполняйте своей угрозы. Знайте, что орден умеет карать не только монахов…
Но де Фурси, которого задели эти слова за живое, обнажил меч, левой рукой схватился за лезвие, правую же положил на рукоять и сказал:
— Клянусь этой рукоятью, имеющей форму креста, клянусь головой святого Дионисия, моего патрона, и рыцарской честью своей, что предостерегу мазовецкого князя и магистра ордена.
Гуго де Данфельд снова пытливым взглядом посмотрел на Зигфрида де Леве, а тот опустил веки, как бы давая знать, что на что-то согласен.
Тогда Данфельд каким-то необычайно глухим и измененным голосом произнес:
— Святой Дионисий мог унести отсеченную свою голову под мышкой, но если когда-нибудь упадет ваша голова…
— Вы мне угрожаете? — перебил де Фурси.
— Нет, убиваю, — отвечал Данфельд.
И он с такой силой ударил его ножом в бок, что острие вошло в тело по рукоятку. Де Фурси вскричал страшным голосом, попробовал правой рукой схватиться за меч, который держал в левой, но выронил его на землю, а в это время три других меченосца стали безжалостно наносить ему удары ножами в шею, в плечи, в живот, пока он не упал с коня.
Потом наступило молчание. Де Фурси, истекая кровью множества ран, бился на снегу и хватал его скрюченными от конвульсий пальцами. Из-под свинцового неба доносилось лишь карканье ворон, летящих из глухих пущ к человеческому жилью.
Потом начался торопливый разговор убийц.
— Люди ничего не видали? — задыхающимся голосом спросил Данфельд.
— Ничего. Они впереди, их и не видно, — отвечал Леве.
— Слушайте, будет повод к новой жалобе. Мы объявим, что мазовецкие рыцари напали на нас и убили товарища. Поднимем такой крик, что его услышат в самом Мальборге: будто князь подсылает убийц даже к гостям своим. Слушайте, надо говорить, что Януш не только не хотел выслушать наши жалобы на Юранда, но и велел убить жалобщика.
Между тем де Фурси в последней судороге перевернулся на спину и лежал неподвижно с кровавой пеной на губах и с ужасом в уже мертвых, широко раскрытых глазах. Брат Ротгер посмотрел на него и сказал:
— Смотрите, благочестивые братья, как Господь Бог карает хотя бы одно лишь намерение предать.
— То, что мы сделали, мы сделали для блага ордена, — отвечал Годфрид. — Слава тем…
Но он не кончил, потому что в этот самый миг позади них, на повороте покрытой снегом дороги, показался какой-то всадник, мчавшийся во весь опор. Увидев его, Гуго де Данфельд поспешно вскричал:
— Кто бы ни был этот человек, он должен погибнуть…
А де Леве, который
— Я узнаю его: это тот слуга, который убил тура топором. Так и есть: это он.
— Спрячьте ножи, чтобы он не испугался, — сказал Данфельд. — Я снова ударю первым, а вы за мной.
Между тем чех подъехал и в десяти или двадцати шагах остановил коня. Он увидел труп в луже крови, коня без седока, и на лице его отразилось удивление, но длилось оно лишь мгновение. Через минуту он обратился к братьям, точно ничего не видел, и сказал:
— Бью вам челом, храбрые рыцари.
— Мы узнали тебя, — отвечал Данфельд, медленно приближаясь к нему. — У тебя к нам дело?
— Меня послал рыцарь Збышко из Богданца, за которым я ношу копье и который помят на охоте туром; поэтому он не мог сам обратиться к вам.
— Чего же хочет от нас твой господин?
— За то, что вы несправедливо, с ущербом для рыцарской его чести, обвиняли Юранда из Спыхова, господин мой велел сказать вам, что вы не поступали, как истинные рыцари, а лаяли, как собаки; а если кому не нравятся эти слова, того он вызывает на пешую или конную битву, до последнего издыхания; он выйдет на эту битву, где вы ему укажете, как только по милости Божьей болезнь покинет его.
— Скажи своему господину, что рыцари ордена во имя Спасителя терпеливо сносят клевету, но на поединок без особого разрешения магистра или великого маршала выходить не могут, но что просьбу о разрешении этом мы пошлем в Мальборг.
Чех снова взглянул на труп де Фурси, потому что он был послан главным образом к нему. Ведь Збышко уже знал, что рыцари ордена на поединки не выходят, но услыхав, что между ними был рыцарь светский, его-то и захотел вызвать, полагая, что таким образом доставит удовольствие Юранду. Но теперь этот рыцарь лежал зарезанный, как вол, между четырьмя меченосцами.
Чех, правда, не понимал, что произошло, но так как с детства привык ко всем опасностям, то и здесь почуял какую-то опасность. Удивило его и то, что Данфельд, говоря с ним, подъезжал все ближе, а другие стали заезжать с боков, точно хотели незаметно окружить его. Поэтому он стал осторожен, особенно потому, что был обезоружен, забыв взять с собой кинжал или меч.
Между тем Данфельд подъехал к нему вплотную и продолжал:
— Я обещал для твоего господина целебный бальзам: плохо же он платит за услугу. Впрочем, это вещь обычная у поляков… Но так как он тяжело ранен и вскоре может предстать пред Господом, то скажи ему…
Тут он положил левую руку на плечо чеха.
— То скажи ему, что вот мой ответ…
И в тот же миг он сверкнул ножом у самого горла оруженосца; но не успел он ударить, как чех, уже давно следивший за его движениями, схватил его железными своими руками за правую руку, вывернул ее так, что хрустнули суставы, и, только услышав отчаянный крик боли, тронул коня и помчался стрелой, прежде чем другие успели преградить ему дорогу.
Братья Годфрид и Ротгер стали его преследовать, но тотчас вернулись, пораженные страшным криком Данфельда. Де Леве придерживал его за плечи, а он, с бледным и посиневшим лицом, кричал так, что даже слуги, ехавшие с возами далеко впереди, сдержали лошадей.