Меченосец
Шрифт:
– Дома, дома! От одного магистра прячется, устала она от него... А тот настырный такой... Проходи, проходи! А ты здорово по-нашему говоришь, чисто.
– Да куда там... Пары слов связать не могу. У ромея уроки брал, а у того половины зубов нету, шепелявит страшно, так что с произношением у меня проблемы...
Разговорившись от волнения, он ускорил шаг, взошел-взлетел по ступеням лестницы, охраняемой парой мраморных львов, и открыл тяжелую дубовую дверь, часто обитую полосками бронзы.
Сразу за входом ему открылся обширный вестибул, где все дышало полным спокойствием и нешуточным богатством. Стены были выложены из кирпича и покрыты великолепными фресками, колонны из белоснежного мрамора с Проконеза, из светло-зеленого – с Каристоса, из бело-красного – с Ясоса, из розового – с «ямных приисков» Фригии упирались в мозаичный пол и поддерживали расписные потолки.
Свет в помещение попадал сквозь окна, разделенные тонкими колонками, а свинцовые рамы, заделанные кругляшами мутного зеленоватого стекла, были распахнуты по случаю теплой погоды.
На второй этаж вела мраморная лестница, закрученная вполоборота.
Игнатий прикрыл за Олегом входную дверь и позвал своим высоким голосом:
– Елена! К тебе пришли!
Из покоев наверху донесся недовольный голос красавицы:
– Я же просила никого не впускать!
Мелиссина в длинной голубой столе, подпоясанной в осиной талии, вышла на галерею, хмуря бровки. Узнав Олега, она охнула и буквально слетела с лестницы, с визгом бросилась Сухову на шею, целуя и тиская.
– Ты пришел! Ты нашел меня!
– Прощай... – просипел Олег. – Ты меня задушила...
Елена тихо засмеялась и прошептала:
– Что же ты стоишь? Неси меня! Бегом!
– Бегом нельзя, – рассудительно сказал Сухов, подхватывая женщину на руки, – а то еще уроню...
И он понес свою драгоценную ношу наверх, безошибочно находя опочивальню, схожую с будуаром. Здесь стояла высокая посеребренная кровать с изголовьем, застеленная дорогим покрывалом, у ложа курилась амбра. Угол занимал одежный шкаф-«башенка», модный в то время у ромеев, а слева от входа поместился стол, инкрустированный слоновой костью, и парочка табуретов, вогнутых посредине.
Олег опустил Елену на ковер, чувствуя, как сводит сохнущие губы. Женщина распустила волосы, и те упали двумя черными волнами на грудь – твердеющие соски буравили тонкую ткань.
– Помоги мне раздеться... – слова упали.
Олег помог.
Прошел час или минула эра, неважно. Когда погружение в горячие глубины закончилось и Олег малость пришел в себя, Елена легла на спину, закинув руки за голову, и томно потянулась, мягкая-мягкая, ласковая-ласковая.
Олег перевалился на бок, ощущая частые сокращения сердца и пестуя удовольствие излечившегося, – тоска и горечь разлуки отпустили его. Горький осадок воспоминаний еще саднил немного, но быстро растворялся в громаде наслаждения и тихой радости, радости покоя, убережения от тревог и напастей.
– О чем задумался? – нежно спросила Елена.
– О душе, Аленушка.
– Але... Как-как?
– Русы имя твое произносят как Алена. А уменьшительное от него – Аленушка.
– Красиво... Звучит как-то... пушисто!
Мелиссина радостно засмеялась и вдруг замерла, спохватившись.
– Ты сказал – о душе?
– О ней. У тебя великолепное, просто сказочное тело, но мне этого мало, я хочу владеть и душой твоей.
– Оле-ег... – Елена, не найдя слов и боясь обидеть «варвара», погрозила ему пальчиком.
– Я хочу принять крещение.
Женщина вздрогнула и села рывком, отчего ее груди колыхнулись из стороны в сторону.
– Ты серьезно?!
– Разве этим шутят?
– О, Олег! – простонала Елена, накидываясь на возлюбленного, словно желая заласкать его до смерти. – Я самая счастливая из женщин! Правда-правда! А когда?
– Когда я хочу креститься? Да хоть сейчас!
– Пошли!
– Только я хочу, чтобы это было в Святой Софии.
– Милый! Обязательно! Я все устрою! Ступай прямо туда и подожди во дворе. Я договорюсь, и тебя введут в храм!
– Ладно.
Олег быстро оделся, наблюдая за напевавшей «Аленушкой», и вышел, впервые не ощущая сосущее чувство потери, – он верил и знал, что еще вернется сюда. И не раз. И не два...
Кивком попрощавшись с Игнатием, Сухов вышел на улицу, направляя стопы к Великой Константинопольской Церкви, чей купол манил из-за черепичных крыш и острых метелок кипарисов.
– Где ты был, варанг? – прорычал вдруг знакомый голос, и Олег с удивлением узнал магистра Вотаниата.
Евсевий стоял перед ним с перекошенным лицом, а глаза его метали молнии – отверженный ухажер испытывал острый приступ ревности, а больше всего был уязвлен тем, что свой выбор Елена остановила на дикаре из гиперборейских лесов.
– Что ты забыл у Елены Мелиссины?! – взревел он.
– Интересно, – холодно проговорил Олег, – а какое твое собачье дело?
Магистр онемел – он давно уже отвык от подобного обращения.
– Как ты смеешь, варанг... – начал он тянуть сквозь зубы и с размаху ударил Сухова по щеке. Удар прошел мимо, зато варягу все удалось – ребром правой ладони по кадыкастому горлу Евсевия, костяшками левой руки под нос, отчего брызнули и слезы, и кровь, прямой правой в подбородок. Магистр отлетел к решетке парка, раскидывая по ней руки, и завалился, суча ногами, хлюпая носом, тараща глаза.
Олег наклонился над поверженным соперником и проговорил назидательно:
– Теперь до тебя дошло, почему базилевс доверяет прикрывать свою задницу именно варангам?
И пошел себе дальше...
Во дворе храма Сухов проскучал изрядно, кружа вокруг яшмового бассейна и шугая нищебродов. Мельком он видел Елену, о чем-то беседовавшую со священником, и даже самого патриарха Феофилакта в лиловой длинной мантии, ведомого под руки здоровенными иподьяконами.
И вот пробил час. Тот самый священник, что беседовал с Мелиссиной, в черном облачении и с большим золотым крестом на груди, ласково улыбнулся Олегу и поманил за собой.