Меченосец
Шрифт:
Этериарх нахмурился, а после с неохотой, но ответил:
– Скажем так – существует опасность нападения. А Его Божественность не доверяет никому, кроме варангов...
Ивор удовлетворился ответом и заверил Елпидифора:
– Не беспокойся, мы не подведем.
Олег кивнул, соглашаясь с другом, и обронил:
– Оправдаем высокое доверие!
Собираясь на Ипподром, царская семья приоделась в скарамангии цвета персика. И базилевс, и симбазилевсы несли на головах похожие обручи-стеммы из золота и драгоценных эмалей, увенчанных крестами, и с жемчужными подвесками-катасестами, качавшихся по бокам.
Роман Лакапин ступал величаво – он нес себя, как наивысшую драгоценность. Сыновья его семенили следом, изредка шушукаясь и хихикая в кулачки, а Константин, единственный, кто был рожден в Порфирной палате императоров ромейских, плелся позади, углубленный в собственные мысли.
Выдерживая дистанцию, за правителями империи шагали Олег с Ивором, взяв секиры на плечо, а за варангами поспешали приглашенные в негнущихся одеждах из толстой парчи – эпарх [57] Константинополя, великий логофет и еще пара сановников, раздувшихся от важности и собственной значимости.
57
Эпарх – градоначальник Константинополя. Эпарху также подчинялась стомильная зона вокруг столицы; по своему положению эпарх занимал одно из ближайших мест к императору и пользовался привилегиями. Например, только эпарху позволялось передвигаться по городу в повозке и носить башмаки разного цвета...
Замыкали процессию экскувиты. Эти блистали серебром и золотом, потряхивали пышными султанами на шлемах, но к военному ремеслу были приспособлены слабо – любой варяг раскидал бы десяток этих разряженных кукол, изображающих воинов, и даже не запыхался бы.
Семья базилевсов со свитой проследовала в атриум дворца Дафне, где из порфировой чаши бил фонтан, через массивные железные двери попала в триклиний Девятнадцати аккувитов с многоугольным столом, за которым император имел привычку угощать послов, миновала церковь Святого Стефана, и перед процессией открылась залитая светом бесконечная мраморная галерея с мозаичным полом, куда на равном расстоянии были вделаны плиты красного порфира. К стенам галереи жались высшие чины империи. Базилевс, еще выше задрав подбородок, зашагал, ступая на порфирные плиты, и чины пали ниц, униженно растягиваясь и даже умудряясь на ходу поцеловать ногу самодержца. Это являлось наивысшей формой низкопоклонничества – надо было суметь так приложиться к ноге Божественного, чтобы и самому как следует унизиться в лобзании, и не помешать при этом ходьбе Самого. Без долгой и упорной тренировки такой номер не получится...
В конце галереи слуги раздвинули серебряный занавес с вытканными на нем птицами, и вся процессия оказалась в кафизме, ложе для императора, поднятой на двух дюжинах колонн. И только тут Олег понял, что за гул доносился до него все это время, то усиливаясь, то стихая. Нет, это был не шум прибоя – галдела стотысячная толпа, занявшая каменные скамьи Ипподрома.
Гигантская арена, имевшая форму вытянутой подковы, замыкалась с западной стороны мощным строением, возвышавшимся вровень с многоярусными трибунами. На нижнем этаже этого помпезного сооружения находились конюшни, отсюда на арену открывалось шестнадцать ворот, а над ними размещались лучшие места для знати и вельмож, тех самых, что ползали на брюхе перед базилевсом (и когда только гордые римляне успели нахвататься этих «правил хорошего тона», более подобающих восточным деспотиям?).
Но еще выше возносилась кафизма, похожая на башню в три этажа, разукрашенная поясами мраморных гирлянд и горельефов.
Галдеж огромной толпы зрителей внезапно сложился в могучее прошение: «Взойди! Взойди!»
И базилевс взошел – Роман Первый поднялся по ступеням, выложенным морскими раковинами, в императорскую ложу, задернутую пурпурными занавесями и увенчанную лисипповской [58] конной четверкой. Видимый с трибун до колен, в белизне одеяний, оттененных пурпуром, базилевс высился – Божественный, Величайший, Несравненный.
58
Лисипп – знаменитейший эллинский скульптор, современник Александра Македонского. Тетриппу, ту самую конную четверку, стяжают в 1204-м крестоносцы из Венеции, где она находится по сию пору.
Олег, впрочем, не царственным выскочкой любовался – он обозревал Ипподром и окрестности.
Белые трибуны, заполненные народом, поднимались в виде амфитеатра, устроенного самой природой в глубокой ложбине. Верхний край Ипподрома окаймляла колоннада, а меж колонн открывался вид на Босфор, где проплывали корабли, на кипарисы азиатского берега, на башни и портики Палатия, на увалистый разлив черепичных кровель, белых куполов, триумфальных арок, на церковь Святого Стефана, откуда за ристаниями колесниц могла наблюдать базилисса – на трибуны допускался исключительно мужской пол.
Сама арена копировала римский Большой Цирк, вдоль нее тоже тянулась «спина» – невысокий каменный помост, загроможденный памятниками и статуями. Колоссальными иглами торчали обелиски – один был из розового гранита, его вывез из Египта Феодосий и установил посреди арены на четырех бронзовых кубах, а другой, догонявший по высоте пятиэтажку, был облицован позолоченными бронзовыми плитами. Тут же поместили знаменитый фонтан в виде четырех бронзовых змей с золоченой чашей, отлитой почти полторы тысячи лет назад, в честь победы эллинов над персами. Рядом стояла гигантская статуя Геракла, большой палец которого был толще талии смертного человека. И еще, и еще... Бронзовая Гера, мраморные Феодосий и Грациан, какие-то атлеты и неведомые боги... Хаотическое смешение эпох, стилей, масштабов! Все по отдельности – шедевры, собранные вместе, они подавляли чудовищной безвкусицей.
До Сухова долетел обрывок разговора, и он прислушался. Эпарх Константинополя тихонько делился с великим логофетом:
– ...Тюрьма в Октогоне обезлюдела. Собаки перебиты, тюремщики перерезаны...
– Бунт? – нахмурился великий логофет. – Побег?
– Ни то, ни другое. Логофет претория [59] докладывает, что все узники на месте. Тюремщики заколоты прямо во дворе, там же стояли кувшины с недопитым вином...
– Пьяная драка? – просветлел великий логофет.
59
В обязанности логофета претория входило, помимо прочего, слежение за тюрьмами.
– Это вряд ли. Собак постреляли из луков, со стены. Получается, что кто-то проник в Октогон и расправился с тюремщиками...
– Нет-нет, – замотал головой великий логофет. – Случилась пьяная драка. Ведь это доказано? – Он посмотрел в глаза эпарху с настоянием.
– Ну, разумеется, – понятливо усмехнулся эпарх. – Чего только не бывает от винных паров, а эти тюремщики пили, как варвары, не мешая крепкое хиосское с водой, и меры не знали...
– Вот и результат, – подвел черту великий логофет.
– Есть вести куда более тревожные, – понизил голос эпарх. – Кто-то из твоих приближенных, сиятельный, мутит «Зеленых»...
Великий логофет не побледнел даже, а посерел. – Этого... быть не может... – еле выговорил он.
– Еще как может... – притворно вздохнул эпарх. – Мои люди схватили двоих, и у обоих дома обнаружились целые арсеналы. А кроме оружия – чистые листы пергамена с готовыми свинцовыми печатями от твоего ведомства, сиятельный...
– Ты же не думаешь... – прохрипел великий логофет.