Меченые злом
Шрифт:
– Сегодня я Гольцову не видел.
– Странно… – Майор задумчиво потеребил правое ухо. – И кабинет, куда ее определили, закрыт.
– Где-то задержалась.
– Похоже, что так. Все, можешь идти. И прошу меня не беспокоить в течение часа.
– Слушаюсь!
Сипягин ушел. Артем, не торопясь, заварил чай – прямо в чашке, "по-московски" – и с удовольствием начал прихлебывать терпкую, обжигающую губы жидкость. Замусоренные мысли очистились и потекли плавно, свободно. Жить стало лучше, веселей, товарищи, вдруг вспомнилось майору изречение "отца народов", которое
И тут постучали в дверь.
– Входите! – громко и с недовольством сказал майор.
Дверь широко распахнулась, и в кабинет ввалился… художник Салтыков! Он был все такой же лохматый, небритый, как и при первой встрече, и в распахнутой на волосатой груди красной рубахе.
– Вызывали? – спросил он, вызывающе подбоченясь.
– Здравствуйте, Салтыков, – сказал майор, мгновенно избавившись от внезапного раздражения.
Наверное, в его голосе прозвучало чересчур много укоризны, потому что художник смутился и, осторожно прикрыв дверь, ответил:
– Здравствуйте… Извините за столь бесцеремонное вторжение, но ваш сотрудник меня достал. Я ему что, шестерка!? Раскомандовался, как бугор в зоне.
– А вам разве приходилось там бывать?
– К счастью, нет. Но я люблю читать книги на подобные темы. Так сказать, на всякий случай.
– От сумы и тюрьмы?..
– Именно. Не зарекайся. Все ходим под Богом.
– Садитесь… Клим? Я не забыл ваше имя?
– Нет, все верно.
– А вот как вас по батюшке – увы… – Артем развел руками. – На площади вы не изъявили желания представиться по всей форме…
– И сейчас не имею такого намерения, – перебил его Салтыков. – Пора нам стать цивилизованней. От всех этих Иванов Ивановичей, Ипполитов Степановичей и прочая пахнет нафталином. Кондовая Русь должна уйти. Нарождается новое общество, в котором все станут гораздо умней и прагматичней, нежели теперь.
– Понял, – улыбнулся Артем. – Вперед, в компьютерное будущее. Имена-отчества вообще упразднятся, фамилии подвергнут сокращению. Ныне я Чистяков, но могу стать просто ЧИ. К примеру, ваша фамилия будет звучать как СА 10050150. А у вашего внука – СА 10265009. Цифры потребуются для того, чтобы не ошибиться при получении зарплаты и других благ сверхцивилизации. Надеюсь, к тому времени профессоров и сантехников не поставят на одну доску. К концу третьего тысячелетия (а может и раньше) мы вернемся туда, откуда пришли – в стойбище неандертальцев. Возможно, оно будет построено из металла и начинено под завязку электроникой, но суть от этого не изменится.
– Не нужно утрировать. Вы думаете мне по нутру происходящие перемены? Отнюдь. Но куда денешься? От прогресса не спрячешься. Сейчас пятиклассник рассуждает о таких высоких материях, что мне с моими закостеневшими мозгами не понять и десятой части его умозаключений. Скоро картины начнут рисовать роботы. А наши произведения будут выставлять в лавке кустарных промыслов. Как образцы неэффективного труда.
– У вас какие-то неприятности?
– Вся жизнь соткана из неприятностей, словно черная паранджа. И слава Богу, что в ней случаются светлые прорехи.
– Как сегодня, например…
– Намекаете на мое состояние? Ну да, я подшофе. С утра выпьешь – весь день свободен. А иначе можно просто сдвинуться по фазе от проблем, которым несть числа. К тому же я не давал пионерской клятвы прийти на допрос трезвым, как стеклышко.
– На беседу, – мягко поправил художника Артем. – Мне в нашем случае не нравится слово допрос.
– Пусть так, – упрямо боднул головой Салтыков. – Но согласитесь, что тащиться с утра пораньше в вашу контору – радости мало. А если точнее, то вообще, будто серпом по одному месту.
– Значит, наш сотрудник все-таки сумел разбудить у вас чувство гражданского долга?
– Он сумел разбудить мое бренное тело. Я из-за него будильник разбил – думал, что испортился. Дребезжит, гад, и дребезжит. Спать мешает. Оказалось, это трезвонил телефон… А что касается гражданского долга, то я принадлежу к партии пингвинов.
– Как это понимать?
– Вы Горького читали?
– Давно. Еще в школе. Но, признаюсь, его книги не были у меня настольными. Потому я мало что помню.
– Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный… Кажется так. Припоминаете?
– А как же. Это произведение я впитал с молоком матери.
– Шутите… Но главное дальше. Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах… Ему, видите ли, не нравится буря. Только гордый Буревестник реет смело и… и так далее.
Говорю не по тексту, потому что подзабыл. Это не суть важно. Так вот я как раз и принадлежу к сообществу пингвинов-обывателей, которым по барабану весь вселенский шухер с бурями, громами и молниями. Делайте революции, свергайте тиранов, выбирайте мудрых вождей, демократичных президентов, честных губернаторов, митингуйте, богатейте, только ради Бога оставьте меня в покое. Я лояльный к власти человек, исправный налогоплательщик – и точка. Мой гражданский долг заключается в поддержании баланса в обществе. Представьте, если все будут буйными и очень активными. В лучшем случае перекусают друг друга, в худшем – возьмутся за ножи.
Партия пингвинов – балласт, столь необходимый любому кораблю, чтобы он не перевернулся и не пошел на дно.
– Сильно сказано… – Артем был доволен – он все-таки "завел" Салтыкова, вытащил его на доверительный разговор. – Но вернемся к нашим баранам. Чайку не хотите?
– А пива у вас нет?
– Если и бывает, то долго не залеживается, – рассмеялся майор. – В нашей конторе трезвенников почему-то не наблюдается.
– Жаль… Ладно, потерпим.
– Клим, вопрос у меня простой, словно выеденное яйцо: что вы видели во время убийства?
– А ничего особенного. Люди ходили, машины ездили, туристы фотоаппаратами щелкали, клиенты торговались, голуби летали, пацаны и разная шантрапа шныряли туда-сюда… Все как обычно, как всегда. Никаких особо подозрительных личностей, тем более вооруженных, я не наблюдал.
– Ну подумайте, ведь у вас глаз-алмаз. Художник обычно замечает то, что простому человеку и в голову не придет. Мне важны любые, самые мелкие детали, которые не вписывались в обычную ежедневную жизнь Троицкой. Подумайте, пожалуйста.