Мечник
Шрифт:
Более двух тысяч самых лучших джигитов подняли в поход эти князья, и для удара они выбрали станицу Тифлисскую, которая словно заноза торчала вблизи владений независимых горцев. Однако до неё конное войско закубанцев так и не дошло. В Волчьих воротах, в междуречье Кубани и Зеленчука, узком и крутом овраге с единственной через него дорогой, на их пути встали шестьдесят два казака и сотник. Отступать было некуда, в пятнадцати километрах позади родные хаты и семьи, и только один казак с самой лучшей лошадью был послан в станицу упредить близких, чтобы отходили или готовились к осаде. Казаки заняли оборону, кинжалами убили своих верных лошадей, сложили из них бруствер посреди дороги и приняли в этом месте свой
Два раза Джембулат Айтеков, который командовал всем горским войском, предлагал казакам сдаться, но те отказались. Бой шёл с полудня до темноты и прекратился только тогда, когда у линейцев закончились боеприпасы и толпа горцев задавила их своей массой. Шашка против шашки, кинжал против кинжала, всё по чести. Однако три десятка выживших и израненных казаков против почти двух тысяч врагов сколько могли продержаться? Думаю, что совсем немного, но и это время было ценным, поскольку в ночь набега не случилось, а поутру Джембулат скомандовал отступление. Элемент неожиданности был окончательно утерян, а штурмовать укреплённую станицу, к которой со всех сторон торопились подкрепления, он не рискнул.
Так закончился этот бой. Так сложилась ещё одна победа русских воинов, павших за родину. И так появилось это святое для казаков Кавказского отдела Кубанского войска место. Долгое время поминовения происходили в станицах Тифлисской и Казанской, где над братскими могилами воздвигли часовни, а в 1861 году они стали проходить и на месте самого боя, где по указанию тогдашнего наказного атамана Сумарокова-Эльстона была воздвигнута ещё одна часовня, разрушенная в годы советской власти до самого основания.
Откуда я это знаю? Да всё от него, моего старого сослуживца Игнача, который отработал свой гвардейский контракт как раз перед Кавказским походом, а потому и уцелел. Именно по его приглашению я нахожусь здесь, и именно через него вёл переписку с некоторыми атаманами оставшихся немногочисленных казачьих общин. Мне нужны воины, и казаки моему отряду очень даже подходят. Они местные жители, условия им здесь родные, но нет между ними единодушия, каждый в свою сторону гнёт, и каждый свою правду имеет. Попробую с ними договориться, но, по чести сказать, и отказу удивлён не буду. Впрочем, переговорить с атаманами стоит в любом случае, и даже обычное знакомство с людьми, за которыми стоит от сотни до тысячи человек, уже хорошо. И пусть не в военной, но в финансовой сфере это знакомство всегда пригодится. Как правильно говорит Ерёменко, лишних связей не бывает.
На это поминовение я прибыл при полном параде, надо было пустить пыль в глаза и показать, что серьёзный человек в гости приехал, а не мелкий купчишка из столицы. А потому пришлось прикатить на трёх джипах и в сопровождении десяти бойцов. Однако надо отдать дядькам-атаманам должное: они не удивились и никакого подобострастия не выказали, и это им в плюс – значит, высоко себя ценят. Сейчас в окружении полутора десятков моих ровесников, отслуживших в гвардии и ВБР, я стою чуть в стороне от основного действа и думаю, что бы такого сказать атаманам, чтобы их на сотрудничество сподвигнуть. У кургана выступают организаторы праздника, а после этого будет принятие молодёжи в казаки. Затем – показательная джигитовка, танцы с кинжалами и шашками под наурку. По окончании – всеобщее застолье и песенная программа. Время ещё есть, и разговор с ответственными людьми, которые могут решать за свои общины, состоится в промежутке между выступлениями и ужином.
– Игнач, – обратился я к своему товарищу по гвардейским временам, несколько сутулому и худощавому брюнету двадцати пяти лет, – кто среди собравшихся больше всех веса имеет?
– Тут каждый сам по себе, Мечник. Ради общей угрозы могут и объединиться. Но единой руки нет. Так после Хаоса сложилось, что каждый сам
– А если атаманы запретят ко мне идти?
– Не беда, сами уйдём, – усмехнулся Игнач. – Главное, семьи свои устроить, а сейчас это не проблема. Ведь так, Мечник?
– Так, – согласился я, – кто со мной двинется, сможет близких в Гвардейском поселить.
– Тогда вообще всё хорошо. Мы за это больше всего переживаем и, пока смута была да неопределенность, за свою станицу крепко держались. А сейчас спокойствие, и, по второму правилу казачьего кодекса чести, вне службы мы сами за себя решаем.
Ах да, здесь же ещё до чумы кодекс чести был. И если раньше он был обычным сводом рекомендательных правил, то за минувшие с Чёрного Трёхлетия сорок шесть лет для выживших казаков он превратился в настоящий закон. В нём четырнадцать правил, и самое первое гласит, что честь дороже жизни. Второе – все казаки равны, и вне строя каждый сам волен принять для себя решение и каждый имеет право голоса. Третье – по тебе судят о всех казаках, не посрами свой народ. Четвёртое – служи только своей стране. Пятое – слово казака нерушимо. Шестое – чти старших и уважай старость. Седьмое – держись веры предков и поступай по обычаям своего народа. Восьмое – нет уз святее товарищеских, и, пока казаки заодно, они непобедимы. Девятое – сам погибай, а товарищей выручай. Десятое – где знамя, там и победа, за свои знаки отличия, флаги и гербы стоять до конца. Одиннадцатое – нерушимость присяги и клятв. Двенадцатое – в час беды каждый казак встаёт на защиту Родины и Отечества. Тринадцатое – живи своим трудом и не проси посторонних о помощи. Четырнадцатое – береги свою семью, ибо она – основа всей твоей жизни.
– Игнач, а сколько вас всего по Конфедерации уцелело?
– Здесь на Кубани пять поселений, в них шесть тысяч человек, а по всему государству ещё двадцать общин, это около семнадцати тысяч. Немного, но все, кто выжил, на ногах стоят крепко. Проблем хватает, само собой, но власть у нас своя, и оружие для защиты станиц имеется.
– А как к Симакову относятся?
– Кто в войсках служил, положительно, а домоседам всё равно, и от политики казаки держатся подальше.
Мы замолчали, каждый размышлял о своём.
Через час все праздничные мероприятия завершились. Люди потянулись к столам, стоящим метрах в ста пятидесяти от кургана, возле него остались только шесть человек – атаманы местных казачьих общин. Игнач хлопнул меня по плечу:
– Пора, Мечник, пойдём со старыми за жизнь переговорим. Скорее всего, для себя они уже заранее всё решили, но разговор необходим. Приличия, однако…
– Ну, пойдём.
Мы направились к атаманам, а парни, готовые со мной покинуть свои станицы, остались на месте.
Вхожу в круг, оглядываю нахмуренных дядьков лет за сорок, слегка киваю и говорю:
– Здорово, казаки.
В ответ какое-то невнятное гудение, и не поймёшь, то ли мне рады, а то ли наоборот. Один только Кустов, с которым я вёл предварительную переписку, высокий и статный мужчина в новенькой черкеске и с широким кинжалом в серебряных ножнах, откликнулся за всех:
– И тебе того же, гвардеец. С чем пожаловал?
– Да вот имею что предложить вашим общинам, дабы они развивались, а именно – участие казаков в бизнесе моей компании. Дела я веду выгодные, дороги передо мной лежат дальние, и нужны хорошие воины. Где их взять, когда таких людей по всей Конфедерации не хватает? Конечно, у казаков, коренных жителей Кубани, которые по каким-то своим причинам сторонятся государственной жизни. Так нельзя, атаманы, и сейчас, когда времена Хаоса остались позади, надо подниматься и расширяться, а иначе окажетесь в той же яме, что и ваши предки перед чумой.