Мечников
Шрифт:
С сестрой он вел постоянную войну, и она называла его «убоищем».
Только когда кто-нибудь садился к роялю, он затихал, забирался с ногами в старое кресло и мог часами затаив дыхание слушать музыку.
(Неистребимую любовь к музыке он сохранит на всю жизнь; слух и музыкальная память были у него таковы, что он мог воспроизводить целые оперы и симфонии без единой ошибки. Ольга Николаевна уверяет, что, если бы его в детстве учили музыке, он стал бы выдающимся музыкантом. Вполне возможно. Во всяком случае, музыка с детства стала его постоянным спутником и утешителем.)
Вот в такой обстановке шли дни, складывались
Среди этого однообразного быта большим событием был выезд на купальный сезон в Славянск, особенно приключение в дороге, когда на постоялом дворе пьяные мужики окружили выпряженных лошадей, связали кучера и форейтора и потребовали выкуп… Выручил друг Дмитрия Ивановича: поехал за выкупом к тетушке — соседней помещице, а сам привел взвод гусар; тут-то пошла потеха. (Что ж, и впрямь событие, целое потрясение. «Ну, теперь нас не убьют, теперь им достанется», — мстительно шептал Илюша, наблюдая жестокую расправу. Впервые узнал, что за пределами Панасовки живут злые мужики; о злых помещиках узнает еще не скоро.)
А о переезде в Харьков и говорить нечего! Для мальчика это событие — что для летописца битва с неприятелем. Правда, в городе прожили всего какой-нибудь год: Кате семнадцать исполнилось, пришла пора «вывозить», да быстренько оттанцевала свое Екатерина Ильинична.
Но год в жизни мальчика — ох как немало. Город! Вон сколько большущих домов. И мостовые. И извозчики. А людей-то, людей!.. Открытия на каждом шагу.
В городе, оказывается, нельзя кричать; нельзя гулять без провожатых; нельзя пальцем показывать; нельзя, нельзя, нельзя… Даже дома шуметь не всегда можно.
Они сняли квартиру во втором этаже, и вот раз пришли снизу, попросили детей не шуметь: хозяйка заболела. Но тут Илюшу взорвало, он улегся на пол и стал свистеть в щель… Приведя этот эпизод, Ольга Николаевна делает примечание: «Об этом эпизоде упоминаю согласно желанию Ильи Ильича. Эпизод этот остался для него укором совести. К тому же Илья Ильич всегда говорил, что в биографии не следует умалчивать ни о чем дурном». Нам-то этот эпизод ни к чему, но, раз сам Илья Ильич настаивал, уважить должно.
Более интересно то, что мы узнаем из наброска детских впечатлений, сделанного однажды Мечниковым и впервые опубликованного А. Е. Гайсиновичем. (Набросок занимал страничек шесть, но сохранилась лишь первая, да и у той оторван край; остальные вырваны целиком.) [3] Первый товарищ его детских игр — им был, конечно, брат Коля — командовал оловянными казаками в желтых кафтанах, несшимися вскачь. Сам Илья не отставал: верховодил кавалергардами и уланами. Бои шли жестокие… «Спокойный папаша» Коля был, оказывается, фантазером, придумал целый народ — забалканцев, о которых рассказывал «необыкновенно удачные и заманчивые происшествия». Узнаем еще, что Коля любил стихи, лермонтовского «Хаджи Абрека» знал наизусть, ичто иногда в их играх участвовали какие-то Жорж и Леонид; они неизменно были на стороне Коли, к Илюше, как к маленькому, «относились более или менее презрительно».
3
Архив АН СССР (Москва), ф. 584, оп. 1, ед. хр. 5, л. 55, 55 об. 28.
Последнее обстоятельство
Жоржу и Леониду за предпочтение, отдаваемое Коле, он в душе своей так же мстил, как и бабушке. Вообще, Коле Илюша ни в чем уступать не хотел, а уступать приходилось…
Примутся мальчики бороться — для Коли пара пустяков брата на лопатки положить: все-таки на два года старше, да и здоровьем покрепче. Но не хочет Иля быть побежденным. Зарок дает — никогда в жизни ни с кем не бороться.
Сводил Дмитрий Иванович (еще в Харькове) мальчиков в театр; они полны впечатлениями, сами начинают представлять. Коля берется сочинять пьесу, ну и Иля отставать не хочет. Только у фантазера Коли пьеса получается, а у Или — нет. Он опять побежден и дает зарок — никогда не сочинять ни пьес, ни стихов, ни рассказов…
Примутся мальчики в карты играть — опять тот же результат: карты, известно, хладнокровие любят; «спокойный папаша» полколоды примет — козыря не выпустит; а «мистер ртуть» нетерпелив, азартен; и вечно сидит в «дурачках». Игра кончается ссорой, слезами. И зароком никогда карт в руки не брать. Ольга Николаевна даже утверждает, что эти неудачи внушили Илье Ильичу «полное отвращение к картам». Иван Михайлович Сеченов говорит несколько иначе. Описывая годы совместной работы в Новороссийском университете, он вспоминал:
«Жили мы тихо — утро за делом в лаборатории, а вечером большей частью в нашем салоне (у Н. А. Умова. — С. Р.), за дружеской беседой и нередко за картами. Грешный человек, карточную игру, но безденежную, ввел я и, как любитель оной, яростно нападал на нашу милую хозяйку (жену Н. А. Умова. — С. Р.), когда она делала ошибки». И дальше примечание: «У Мечникова была наследственная страсть к картам, но он боялся играть даже без денег; садился возле нас, когда мы играли, и даже в качестве зрителя волновался и краснел, следя за перипетиями нашей борьбы».
Как видим, факт Сеченов подтверждает, но дает ему иное объяснение. Да и Ольга Николаевна ведь пишет, что дело не в отвращении к картам, а в нежелании быть побежденным, оказаться на лопатках!
Ольга Николаевна роняет точное слово: самолюбие. Илюша «из самолюбия стал уклоняться от этих удовольствий», то есть от таких игр, в которых брат брал над ним верх. И еще: «В этот период он потерпел целый ряд неудач, сильно повлиявших на его „самоопределение“ <…> Таким образом, путем исключения была расчищена почва для новых влияний».
Итак, почва была расчищена; осталось лишь прийти сеятелю. И в это время в Панасовке появился студент-медик Ходунов…
Ходунов. Больше мы о нем ничего не знаем: ни имени-отчества, ни даже инициалов; никакого представления о его внешности.
Что зимой 1851 года в Петербурге заболел Лева, второй сын Мечниковых (у него случился коксит — воспаление тазобедренного сустава), — знаем; что в день, когда пришло это известие, Дмитрий Иванович без лишних слов облачился в извлеченную из сундука едко пахнущую нафталином огромную медвежью шубу и двинулся за мальчиком, — знаем; что вместе с Левой в доме появились костыли и студенты-репетиторы, — знаем; что среди этих репетиторов и был Ходунов, который приехал в Панасовку летом 1853 года, — тоже знаем.