Мечта империи
Шрифт:
«Она мила от ноготка до последнего волоска. Посмотришь на нее – кажется, что перед тобой картина, написанная искусным художником», – пришла тут же на ум цитата из Плавта.
– Так хочешь молока? – повторила она вопрос.
– У меня нет чаши.
Она засмеялась.
– Пей прямо из кувшина.
Он принял ее щедрый дар и сделал несколько глотков.
– Я – Лета, но можешь звать меня Летти. А как тебя зовут? – спросила она, принимая из его рук кувшин.
Лета – река забвения. Души пьют из нее и забывают свою прежнюю жизнь. Странное имя для девочки.
– Элий, –
– Сенатор Элий? – уточнила она. – Ну конечно, я же видела тебя в позапрошлом году во время игр!
Элий усмехнулся.
– Детей не пускают на бои гладиаторов.
– Это теперь, – объявила она весело. – А в тот год пускали, если со взрослыми. Меня бабушка взяла с собой. Я ее упросила. Сидела почти сразу за сенаторской ложей. Отличные места.
Внезапная догадка поразила Элия. Неужели эта девочка видела это?
– Тот самый бой? – спросил он.
Она смутилась.
– Прости… Да. Было так страшно. Никто сначала не понял, что произошло. А потом все повскакали с мест. Женщины кричали как сумасшедшие. Несколько торговцев мороженым побежали вниз, чтобы отдать медику свои ящики с сухим льдом. Один гладиатор подобрал твои ступни, положил в мешок и запихал этот мешок в ящик мороженщика.
Только теперь он сообразил, что никто не рассказал ему, что творилось в амфитеатре Флавиев в тот момент. А он никогда не спрашивал. Элий отчетливо и ярко вновь увидел арену, только теперь со стороны, будто смотрел на все глазами Летти.
– Я проиграл бой. Несмотря на то, что Хлор нарушил закон, за ним осталась победа.
– Абсурд! Ты отличный боец. Если бы у него был тупой меч, ты бы поднялся и выиграл поединок. Он-то падал два раза. А ты – только один. И ударов ты провел больше. Ты бы победил.
Элий криво улыбнулся.
– Смотрю, ты разбираешься в правилах.
– Я в то время была в тебя влюблена. Твое фото висело над моей кроватью, – призналась она и, как показалось Элию, покраснела.
Но блики воды из бассейна отбрасывали на ее лицо колеблющиеся зеленоватые тени, и Элий не мог сказать точно, не ошибся ли он.
– А сейчас уже не висит? – спросил он насмешливо.
– Нет, почему же… – она смутилась еще больше. – Но на заседания сената детей точно не пускают.
– Ты уже не носишь буллу, – заметил Элий, стараясь перевести разговор на другую тему, чтобы не длить замешательство. – И значит уже не ребенок.
– Ага… не ношу, – поддакнула она. – Мне пятнадцать.
Она выглядела моложе, и Элий подумал, что она специально прибавила себе год. Впрочем, нынешний Римский закон о браке весьма либерален в отношении возраста. В четырнадцать девочка может вступить в брак с согласия родителей, если медики не возражают.
Хорошо, что буллу Летиции Кар он спрятал в простенький оправленный в серебро медальон из морских раковин, а то бы девчонка засмеяла его, увидев, что он носит на шее детский амулет.
– Ты здесь на отдыхе? – Он не мог принять ее за местную уроженку, несмотря на простоту наряда – ее плечи и руки, не тронутые загаром, были ослепительно белы, а выговор выдавал жительницу столицы.
– Ага, я болела, а теперь выздоравливаю. Как и ты.
Она коснулась пальцем незажившего пореза. Красная ранка еще не сошлась до конца и напоминала жадно приоткрытый крошечный рот.
– Как ты так умудрился порезаться?
– Поцарапался о колючки, – соврал первое, что пришло в голову, Элий.
Но девчонка бесцеремонно сдвинула простынь, закрывавшую его грудь, и тогда стали видны многочисленные швы на боку.
– Врешь ты все, – объявила Летти. – Тебя кто-то порезал. За что? А, я знаю. Так «Общество нравственных» поступает с насильниками. Но ты ведь не такой?
Очень мило. Даже детям известно о подобных метках. Что будет, если об этих шрамах пронюхает Вилда? Она сожрет сенатора живьем.
– Да, я как раз такой. Обожаю маленьких девочек вроде тебя.
У Летти округлились глаза, но выражение, в них мелькнувшее, вряд ли можно было принять за страх.
– Тебя специально так изуродовали, чтобы другие думали, что ты плохой. Тебя пытали?
Как она догадлива! Пожалуй, даже слишком.
– Нет, меня приняли за свинью, и захотели приготовить жаркое.
– Бедный мой… – она наклонилась и поцеловала его в щеку.
Но тут же отстранилась и убежала. Он слышал шлепанье ее босых ног сначала по каменным плитам двора, потом по ступеням, ведущим в дом.
Элий прижал ладонь к щеке, будто надеялся сберечь тепло поцелуя.
Утром Корнелий Икел получил от одного из фрументариев записку:
«Сегодня вечером Элий прибудет в Рим. Он тяжело ранен и не может сам передвигаться. Приезд держится в тайне – сенатор опасается Макрина и его заказчиков».
Икел сидел в маленькой комнатке таверны «Счастье Императора», где нередко обедал в течение последних пяти лет. Обычно трапезу с ним делил кто-нибудь из его друзей. Но сегодня он ел в одиночестве. И это его тяготило. Жареная телятина казалась префекту претория пресной. Вино – кислым. Голоса за дверью – слишком громкими и слишком наглыми. Кусок не лез в горло – это ему, ветерану Третьей Северной войны, трибуну специальной когорты «Нереида», который на своем веку навидался такого…
Он отворил дверь и вышел в общий зал. Было почти пусто. Посетители таверны веселились в отдельных комнатках. Лишь возле стойки сидела какая-то конопатая девица, задумчиво мурлыкала песенку да разглядывала пустую чашу.
Лучше было бы назначить встречу на одной из тайных квартир фрументариев. Но Икелу необходимо было скрыть эту встречу и от своих фрументариев тоже.
Сегодня Элий вернется в Рим. Вернется, чтобы умереть. Почему бы раненому калеке не покончить с собой от отчаяния? Три верных преторианца исполнят приказ. Элия не станет, Корнелий Икел спасет Империю. Ни у кого больше не появится соблазна заменить Цезаря. Наследник Империи Александр, и другого не будет. Соблазн выбора – страшный соблазн, особенно для солдата. Солдат не должен ничего выбирать. Кроме срока своей службы. А все остальное за него решат другие. Любому ничтожеству величие Империи придаст ослепительный блеск. Главный долг солдата, чтобы величие Рима не померкло.