Мечтатель
Шрифт:
Макк опять стал просматривать телеграммы.
— Великолепно. А не можете ли вы немножечко посвятить меня в ваше изобретение?
И Роландсен кое-что порассказал ему.
— Так что мы являемся некоторым образом конкурентами, — сказал старый Макк.
— Не только некоторым образом, но в тот момент, когда я отошлю свой ответ, мы сделаемся ими самым реальным образом.
— Вот как? — сказал изумлённый Макк. — То есть, что вы под этим подразумеваете? Разве вы хотите предпринять фабрикацию?
— Да. Перед вашим водопадом есть другой водопад и гораздо больший. Для него не нужно никакого шлюза.
— Он принадлежит
— Я его купил.
Макк нахмурился и задумался.
— Так пусть между нами будет конкуренция, — сказал он.
Роландсен отвечал:
— Тогда вы проиграете.
Но эти речи всё более и более сердили могущественного барина, он не привык к подобным разговорам и не мог их дольше переносить.
— Вы так изумительно быстро забываете, что вы ещё в моей власти, — сказал он.
— Только обвините меня. А потом придёт мой черёд.
— Ах, что вы хотите делать?
Роландсен отвечал:
— Я вас разорю.
Вошёл Фридрих. Он сейчас же понял, что тут начались крупные разговоры, и только изумлялся, что отец не прогонит этого уволенного телеграфиста с большим носом.
Роландсен произнёс громко:
— Я делаю вам следующее предложение: мы можем использовать изобретение, вступив в компанию. Вы дадите вашу фабрику, а я буду ей заведовать. Для решения этого вопроса даю вам срок в двадцать четыре часа!
И Роландсен вышел, оставив свои телеграммы.
XV
Приближалась осень, в лесу завывал ветер, море стало жёлтым и холодным, небо усеялось звёздами. Но Овэ Роландсену уже не было времени смотреть на падающие звёзды, хотя он был всё тем же любителем явлений природы. За последнее время на фабрике Макка работало много народу; в одном месте разрушали часть здания, в другом пристраивали, всеми этими работами заведовал Роландсен. Он перешагнул через все неприятности и достиг хорошего положения.
— Собственно, я в глубине души всё время дорожил этим человеком,— сказал старый Макк.
— А я нет, — гордо отвечала Элиза. — Он сделался таким нахалом. Как будто бы он нас спас.
— Ну, это уж далеко не так.
— Поклонившись он не ждёт ответа на поклон, а проходит мимо.
— Он очень занят.
— Он втёрся в нашу семью, — говорит Элиза побледневшими губами. — Где бы мы ни были, он непременно там же. Но если он хоть что-нибудь воображает относительно меня, то глубоко ошибается.
Элиза ухала в город.
Всё шло своим чередом, и в ней как будто не нуждались. С того момента, как Роландсен вступил в товарищество с Макком, он дал себе обещание делать своё дело и не тратить времени на мечтания. Этим можно увлекаться летом, а потом надо перестать. Но есть люди, которые мечтают всю жизнь и не могут перемениться. Такова, например, йомфру ван Лоос; она жила в Бергене... Роландсен получил от неё письмо; она писала ему, что уважает его, как самое себя, так как он не запятнал себя воровством, а разыграл лишь комедию. И если ещё не поздно, она берёт назад свои слова относительно разрыва.
В октябре приехала домой Элиза Макк. Говорили, что она помолвлена, и что у них гостит её жених Генрих Бурнус Хенриксен, капитан берегового парохода. В большой зале Розенгарда был назначен бал; была приглашена немецкая труппа музыкантов, которая возвращалась домой из Финмарка; они должны были играть на флейтах и трубах. На бал было приглашено
«Слава тебе, Господи, постепенно это всё пойдёт на лад», — думал пастор. В его хозяйстве снова водворился некоторый порядок; приехала новая дельная экономка средних лет, и он хотел взять её с собой на новое место; таким образом, всё устраивалось к лучшему. Пастор был человек строгий, но, по-видимому, никто не был на него в претензии. Там, за пасторской усадьбой, на пристани, собралось много народу. Пастор уезжал; что касается Роландсена, он не преминул воспользоваться этим случаем, дабы выказать свою вежливость. Лодка Макка уже ожидала его с тремя гребцами, но он не хотел садиться в неё, пока пасторская чета не отчалит благополучно от берега. И пастор должен был поблагодарить его за любезность, несмотря на всё происшедшее. И как некогда помощнику Левиону было позволено перенести на берег жену пастора, так и теперь он сделал это. Может быть, и для него наступят лучшие дни, пастор обещал сделать всё от него зависящее, чтобы он опять получил должность помощника.
Всё устраивалось к лучшему.
— Мы могли бы ехать вместе, если бы вам не нужно было на север, а мне на юг, — сказал Роландсен.
— Да, — отвечал пастор.
— Но не будем забывать, милейший Роландсен, что, куда бы мы ни ехали, на север или на юг, мы всё-таки, в конце концов, встретимся в одном и том же месте!
Пастор до самого конца не изменял своему знамени. Его жена сидела на носу в своих оборванных башМакках, они были зачинены, но имели от этого ещё более жалкий вид. Но фру отнюдь не была огорчена, напротив, её глаза блестели: она радовалась переезду на новое место, ей хотелось посмотреть, каково там живётся. Она только с сожалением вспоминала о большом булыжнике, которого пастор не дозволил уложить в сундук, хотя камень был такой хорошенький.
Итак, они отчалили. Провожающие махали шляпами, фуражками, носовыми платками.
С лодки и с берега слышались прощальные приветы.
И Роландсен сел в лодку. Сегодня же вечером он должен был быть в Розенгарде, где праздновалась двойная помолвка, и он не хотел упустить случая оказать любезность.
Так как в лодке Макка на мачте не было флага, то Роландсен добыл великолепный вымпел десятивёсельного судна, красный с белым, и велел поднять перед отплытием.
К вечеру они приехали. Сейчас же было заметно, что в этом большом торговом местечке был праздник; окна многих этажей дома были освещены, а суда на море все завешены флагами, хотя было совсем темно. Роландсен сказал гребцам: