Мечтательница из Остенде
Шрифт:
— То, чего ждала женщина с букетом, свершилось. Потому ее и нет на месте.
— Что же произошло?
— Мой приятель, из камеры хранения, все мне рассказал. Три недели назад женщина с букетом внезапно поднялась — лицо счастливое, глаза светятся. Помахала рукой человеку, выходившему из вагона, тот ее сразу заметил. Она бросилась к нему. Они долго простояли обнявшись. Носильщики и те растрогались — так она сияла. Высокий мужчина в длинном темном плаще никому из персонала не был знаком, да и лицо его было почти скрыто надвинутой фетровой шляпой. О нем сказали только одно: он вовсе не был удивлен встрече. Потом он взял ее под руку, и они ушли. В последний момент она проявила кокетство: оставила холщовое кресло на перроне, будто и не таскала его сюда каждый день. Да, я забыла еще одну подробность: у приезжего не было никакого багажа и он держал в руке только подаренный ему оранжевый букет.
— А потом?
— Мой друг рассказал мне завершение истории. Я же говорила тебе о нем? Он живет по соседству с госпожой Штейнмец.
— Да, да, прошу тебя, продолжай.
— В тот вечер приезжий вошел с ней в дом. Она отпустила служанку, велев ей до завтрашнего дня не возвращаться. Турчанка подчинилась.
— И дальше?
— Она вернулась наутро.
— И?
— Хозяйка была мертва.
— Что-что?
— Умерла естественной смертью. Остановилось сердце.
— А может, это он…
— Нет. Никаких сомнений. Остановка сердца, диагностированная и подтвержденная врачами. Он вне подозрений. Тем более что он…
— Да?
— Исчез.
— Что?
— Фьють! Улетучился! Будто его и не было. Турчанка уверяет, что вовсе его не видела.
— Однако ты мне…
— Да. Мой приятель с соседней улицы свидетельствует, что незнакомец вошел в дом, но служанка категорически это отрицает. Во всяком случае полиция ничем тут не заинтересовалась, ведь в этой смерти нет ничего подозрительного. Мой друг уже и не пытается никого убеждать: чем больше он настаивал, тем больше соседи смотрели на него как на чокнутого.
Мы поудобнее устроились в кожаных креслах, чтобы наконец пригубить наши коктейли. Мы пытались понять.
— И никаких его следов? Ничего не выяснилось?
— Ничего.
— Из какого города прибыл его поезд?
— Никто не знает.
Мы попросили бармена повторить коктейли, будто алкоголь приручал тайну.
— А где турчанка?
— Уехала. Вернулась на родину.
— А кто унаследовал дом?
— Он отошел городу.
Об убийстве с целью ограбления речи идти не могло. Был необходим третий заход по коктейлям. Бармен начинал с беспокойством поглядывать на нас.
Мы молчали.
Мы с Уллой не продвинулись ни на шаг в понимании этой истории, но оба испытывали удовольствие, думая о ней. Обычно жизнь выступает убийцей сюжетов: иным утром чувствуешь, что вот-вот что-то начнется, цельное, чистое, исключительное, но звонит телефон — и все кончается. Жизнь нас крошит, дробит, расщепляет на атомы, она отказывает нам в чистоте линий. Необычным в истории женщины с букетом было то, что жизнь ее обретала форму, судьба ее наделялась литературной ясностью, стройностью произведения искусства.
В два часа мы разошлись по своим номерам, но я долго не мог заснуть и до утра думал, кого все-таки ждала женщина с букетом на третьей платформе вокзала в Цюрихе.
И наверное, я до конца моих дней буду спрашивать себя: кто же сошел с того поезда — Любовь или Смерть?