Мечты и кошмар
Шрифт:
Нельзя требовать, конечно, чтобы в целом народе или даже в целом классе все сплошь были герои. Героев может быть мало или много. И, надо прямо сказать: за время большевиков У нас были сотни, тысячи, миллионы героев. Есть героизм пассивный и активный. При некоторых обстоятельствах герои пассивные не менее героичны, нежели активные.
Громадная часть, подавляющее большинство русской интеллигенции — герои. Одни, правда, не пошли на немедленную смерть, свою и близких; они с великим страданием, со стиснутыми зубами, несут еще чугунный крест жизни. Это герои пассивные. А вот и другие: все расстрелянные, после пыток, московские профессора, педагоги, писатели — Алферовы и Астровы; или это не герои, да еще самые активные?
Русские
Надо знать, как мобилизуют в Совдепии офицеров. Его арестовывают. И не только самого офицера, но его жену, его детей (всякого возраста, даже грудных), его мать, отца, сестер и братьев, родных и двоюродных, дядей и теток. Офицера выдерживают в тюрьме некоторое время, непременно вместе с родными (чтобы понятней было дело). Если увидят, что офицер из «пассивных» героев, — выпускают всех: офицера — в армию, родных — под неусыпный надзор. Горе им, если прилетит от армейского комиссара донос на данного «военспеца». (Так называются офицеры!) Едут дяди и тетки — не говоря о жене с детьми, — куда-то на принудительные работы или в прежний каземат, где зачастую теряются в списках.
О других героях, «активных», — вот какая отметка в моем дневнике летом 19 года:
«…Выпустили, наконец, нашу Л… Рассказывает: офицеров, сидевших с женами вместе, расстреливали человек по 10–11 в день. Выводили на двор; комендант, с папироской в зубах, считал, — уводили. При Л. этот «господин» (комендант из последних низов), проходя мимо тут же выстроенных в ряд, помертвевших жен, — шутил: «А вы теперь молодая вдовушка! Да не жалейте, ваш муж мерзавец был! в красной армии служить не хотел!»».
Ну вот, пусть те, кто чувствует себя именно такими активными героями — судят героев пассивных. Я считаю, что нельзя их судить. Герои пассивные, повторяю, такие же герои: только муке мгновенной они предпочли муку длительную, растянули ужасную минуту в целую цепь минут, дней, недель.
Время притупляет страдания, скажут мне. Да, конечно, — для некоторых, более слабых. Есть даже худшая опасность: человек слабый может не только отупеть, но развратиться, начать «приспособляться». На это я отвечаю тоже фактом: мне достоверно известно, что громадное большинство русских офицеров, заключенных насильно в красную армию, героев, «пассивных», возвратилось героями. Они не развратились духовно, не «приспособились». Мне известны целые… состоящие из таких «красных» военных. Они таятся даже друг от друга, ибо окружены шпионами. Но они жадно ждут момента, чтобы возникнуть и действовать…
Пусть помнят это русские офицеры здешние же, которым милостивая судьба послала наилучшую долю: быть героями и подвижниками братского освобождения.
ГЕНИЙ ПОБЕДЫ
История не повторяется. Но все-таки внимательный взор может подметить в ней какие-то постоянные законы. Например, с народом, с государством, попавшим в тяжелое внешнее положение, происходит почти всегда следующее, — одно из двух.
Одно: народ не только остается инертным, слепым к опасности — он даже тупеет. «Упрямо живет, словно ничего не случилось. Обыватель так же сонно обывательствует, банкир занимается теми же делами, политики — теми же спорами, интригами, партийной борьбой. Внутренняя борьба, споры, деления, раскол — даже особенно увеличиваются в эти времена. Роковое умопомешательство овладевает всеми, какое-то наваждение. Личное, частное, мелко вырастает вдруг, заслоняя все °бщее, действительно большое. Борются между собою партии, группы, отдельные люди с пеной
Это одно. И, конечно, страна, поддавшаяся такому наваждению в минуты внешней опасности, несет все тяжкие его последствия.
Но бывает еще другое.
Это другое — противоположно первому. Как электрический ток проходит сквозь тело народа, гувственное сознание опасности. Сливаются, спаиваются, отдельные частицы, народ действительно превращается в единое существо с единой душой. Словно чешуя спадает с его глаз, и они с особой остротой видят общую опасность.
В такие минуты нет внутренних распрей, споров, борьбы, — они невозможны, о них не приходит мысль. Партии, круги, вчера враждовавшие — сегодня соединяются, группируются в круг одного вождя, если он есть, строятся тесными рядами, сплоченные одной волей, волей к бытию.
Такой единый дух в едином народном теле — самая могущественная и притом самая реальная сила.
Пушки — тоже сила. Но эта, в глазах многих, единственно реальная, сила рассыпается в ничто, если за ней не стоит вторая реальность — единство духа. Пушки только нейтральная материя; а материя легко делается призраком, когда не служит живой воле.
Мало того: сколько бы ни было пушек, они все останутся призрачными и не родят непобедимого единства духа, если его нет у данного народа в данное время; и наоборот, живая воля, живой дух властны над материей, пушек будет всегда столько, сколько надо для победы.
Сейчас — может быть, из всех держав всего мира молодая Польша находится в положении, наиболее внешне угрожаемом. Но зато она же, страна только что воскресшая, восстающая, растущая — может быть, из всех стран мира наиболее способна пойти не по первому, а по второму пути. Да и не ей ли издавна свойственно сливаться в единое тело и единый дух перед лицом опасности? Сонному мареву, слепоте упрямых внутренних раздоров, гибельной мелочной узости могут поддаваться старые, усталые народы. Сознание приходит и к ним — но уже слишком поздно.
Польша не устала. Польша, вероятно, никогда не будет усталым народом, усталой страной. Она только что собирает силы, укрепляет дух. Это нелегко, после мирового потрясения, после мирового пожара, который к тому же далеко не кончился. Еще раздирают существо Польши, как и других стран, внутренние распри, несогласия, партийная борьба… Но время не ждет. Каждый час на счету истории. И, может быть, уже следующий — несет польскому народу ту искру, которая зажигает полное единство духа, единство воли и устремления. А с ними не страшен никто.
Единый дух — это сам Гений Победы.
ЕЩЕ О МИРЕ С БОЛЬШЕВИКАМИ
Я не имею чести принадлежать к числу профессиональных политиков. Я не претендую на их испытанную мудрость. Мое частное, в некотором роде безответное положение, дает мне известные преимущества: я могу иметь свои мнения, и главное, могу свободно их высказывать. Никто, кроме меня, за них не отвечает.
Если я занимаюсь «политикой» — то ведь ясно: политика давно стала жизнью, а жизнь политикой. Их уже не разделишь. А не заниматься жизнью могут только мертвые. В Совдепии все, еще не умершие, художники, литераторы, артисты, музыканты («Х-Л-А-М», по терминологии большевиков) все — политики. Несколько нового типа политики, — ведь и большевики тоже нового типа. Мы там, как и большевики, не запутывались в сложных политических узлах. Мы придерживались линий прямых, простых, — свежих, если угодно: благодаря ЭТомУ методу, мы отлично стали понимать большевиков и научились заранее угадывать их поведение в том или другом слу-Чае- Мы сделались политиками от здравого смысла.