Мечты о прошлом
Шрифт:
– Хорошо, правда? – говорю я, не глядя на свою спутницу.
А зачем смотреть? Я и так знаю, что она тоже щурится от яркого света и радуется ему так же, как и я. Она так же, как и я, наслаждается тем же шумом весенней улицы и дышит тем же воздухом. Она чувствует то же, что и я! И я доволен. И рад. И счастлив. И влюблён.
Да, да! И ничего с этим не поделаешь. Потому что без любви не спасёшь даже воробья.
Лариса медленно, с наслаждением вдыхает в себя этот чудесный воздух и выдыхает: «Хорошо». Тут я не могу сдержаться и, глядя прямо перед собой, медленно, разделяя слова, говорю: «Я
– То, что ты сказал, могу сказать и я, и… у нас всё будет хорошо.
– Всё будет хорошо, – повторяю за ней я.
Она задумчиво улыбается и с какой-то особенной нежностью произносит:
– Да.
Нам остаётся идти минут пятнадцать, а если делать это медленно, то и все двадцать. Время есть. И я решаю поговорить с Ларисой об алкоголе.
– Надо поговорить на очень серьёзную тему.
– Про паруса и встречный ветер?
– Мне сейчас нравится всё! И ирония твоя тоже. Но я хочу сделать тебе предложение. Вернее, я хочу попросить тебя кое о чём… вернее…
– Андрюш, ты сейчас запутаешься. Говори, а там… вместе разберёмся.
– Ты знаешь, что такое «подшиться»?
– Н-нет… Хотя, кажется, что-то об этом слышала.
– Алкоголикам, пожелавшим избавиться от пьянки, вшивают под кожу маленькую ампулу, которая очень медленно растворяется в крови. Не знаю точно сколько – два или три года… не важно. Вещество, попадающее при этом в кровь, безвредно или почти безвредно. Но как только в крови появляется хоть немного алкоголя, человеку становится плохо. Очень плохо. Его так колбасит, что он может даже умереть. Дело это добровольное, человек знает, на что соглашается, и даже, может быть, расписывается в том, что ознакомлен с последствиями приёма алкоголя.
Лариса прислонилась к моему плечу.
– Откуда такие познания? Ты что, готовился к этому свиданию в читальном зале библиотеки Академии наук?
Ах, дорогая, милая Чайка! Ты идёшь под руку с молодым человеком, прожившим на свете шестьдесят лет! А жизнь – самый лучший читальный зал.
– Я хочу подшиться.
– Чего ещё я про тебя не знаю? Но… когда ты успел?
– Успокойся, я не алкоголик. Пока. И подшиться я хочу не ампулой, а… тобой.
Лариса слегка отстраняется, словно желая посмотреть на меня издалека, и говорит:
– Послушай, давай остановимся ненадолго и поговорим здесь, а то я приду к родителям с таким удивлённым лицом, что… я даже не знаю…
– Я сейчас всё объясню. Ты очень дорога мне, и сто шагов назад я сказал тебе об этом. Так вот, дорогая моя Лариса, я хочу, чтобы ты сейчас пообещала, если впредь увидишь меня не то что пьяным, а просто немного выпившим, почувствуешь от меня запах алкоголя, то сразу прогонишь меня от себя прочь или сама убежишь куда-нибудь далеко-далеко и навсегда.
Она стоит и молча смотрит на меня. Её глаза говорят: «Ты тоже дорог мне, и я только что сказала тебе об этом. Но нельзя же вот так – расставаться из-за… бокала вина…»
Я первый
– Я всё вижу.
– Что?
– Я вижу и слышу твои мысли. Хочешь, скажу, о чём ты думаешь?
– Скажи.
– «Ты тоже дорог мне, и я только что сказала тебе об этом. Но нельзя же вот так – расставаться из-за рюмки водки или бокала вина». Так?
– Почти.
– Лариса! Я хочу, чтобы ты прожила долгую, интересную, счастливую жизнь, в которой не будет даже намёка на пьяного мужика. Мы будем с тобой спорить и даже ссориться, но пьяных недоразумений в нашем доме не будет ни-ког-да. Но… если ты настаиваешь, напьюсь на нашей серебряной свадьбе.
Лариса словно и не замечает моей последней фразы.
– Но если ты нечаянно, ну… совершенно случайно всего один раз позволишь себе… значит, мы потеряем друг друга? И ничего исправить уже будет нельзя?
– Поверь мне, одна мысль, что я тебя потеряю, не даст мне даже притронуться к спиртному. Это будет для меня как смерть. А если начну выпивать, значит, водка для меня дороже, чем ты. Зачем тогда я тебе такой? Мне надо только знать, что ты согласна. Не нужно произносить клятв. Скажи только, что согласна.
Она молчит, а я иду и думаю: хорошо, что она не ответила сразу. Она задумалась. Значит, не ответит сгоряча.
Когда мы уже входим во двор дома, где живут её родители, она снова, как и в начале нашей прогулки, пожимает мою руку чуть повыше локтя и тихо говорит:
– Я согласна.
У меня, словно камень с души свалился.
И вот мы заходим в подъезд. Лифт не работает, и приходится подниматься на седьмой этаж пешком.
– Кстати, ты не забыл имена моих родителей?
– Я даже и отчества помню: Лев Трофимович и Елена Павловна. А что будет, если я им не понравлюсь?
– Этого тебе уже не удастся сделать. Я читала им выдержки из твоих писем, и они уже заранее в тебя влюблены.
– Тогда тем более ходить не надо! Зачем разочаровывать людей?
– Милый мой Андрюшечка…
– Ой, не называй меня так слащаво.
– Хорошо, Андрей Львович, не буду. Хочу только сказать, что теперь знаю, что с тобой делать, когда ты меня не слушаешься. Знаешь, куда я тебя отправлю?
– Куда?
Она легонько наклонила мою голову к себе и, обдав меня своим дыханием, шепнула:
– В рюмочную.
Мы обнялись, и наши лица были близко-близко друг от друга. Ещё одно мгновение – и мы бы впервые поцеловались, но… на ближайшей лестничной площадке хлопнула дверь, и мы испуганно отпрянули друг от друга. Потом я вынимаю из газетного свёртка предназначенные для будущей тёщи цветы и с пафосом произношу:
– Ни за что и никогда! Пошли скорей к твоим влюблённым в меня родителям!
А дальше всё было, как обычно. Мы вошли в квартиру, познакомились. Через несколько минут освоились и разговорились. Я рассказывал о своей работе в экспедиции, а мне рассказывали о детстве Ларисы, родственниках в Малой Вишере и планах на лето. Потом сели пить чай с домашними пирогами, и оказалось, что за столом только я пил чай без сахара. И тогда я поднял свою чашку с чаем и сказал тост: «Пусть это будет самым большим разногласием между нами». И все смеялись, и обсуждали вкус чая с сахаром и без сахара, и хвалили пироги.