Мёд жизни (Сборник)
Шрифт:
– Ты чего?.. – путник, увидав такую встречу, перепугался. – Я лучше пойду…
– Не дури! – рявкнул хозяин. – Я сказал повернуться, значит, слушай. Может, там хвост у тебя, так я мигом обкошу.
Путник повернулся, испуганно поглядывая через плечо. Хозяин отступил на шаг.
– Входи, – разрешил он.
Гость, не осмеливаясь перечить, шагнул во двор. Хозяин навалился телом на взвизгнувшие ворота, захлопнул их, припёр створки обрезком бревна.
– Откуда ты такой взялся? – спросил он.
– Из города я! – страдальчески выкрикнул пришелец. – Пройтись вышел, да заплутал. Куда идти – не знаю… и лес у вас чудной какой-то.
– Как тебя там никто не задрал? –
– Стоит. Что с ним сделается? – гость ничего не понимал.
– А нечисть? – начал хозяин, но в этот момент его прервали.
– Эй, привет! – раздался молодой звонкий голос. – Отворяй, когда к тебе пришли!
Над забором показалась человеческая фигура. Весёлое лицо под шапкой спутанных волос, обнажённый торс, густо заросший кудрявой шерстью, узловатые, мощные, тоже волосатые руки. Хозяин развернулся и, не глядя, ударил. Лезвие косы, коротко вжикнув, прошло в каком-то дюйме от лица успевшего отшатнуться незнакомца. Тот обидно захохотал и исчез. Послышался удаляющийся лошадиный топот.
– Что ты его так? – испуганно спросил путник. – Ведь живой человек…
– Как же, человек! – бросил хозяин. – Нечисть это, наполовину мужик, наполовину конь. Понял?
Прохожий, приподнявшись, глянул поверх забора и тихо ахнул.
– То-то, – сказал хозяин. Он распахнул двери дома и, повернувшись к онемевшему гостю, продолжил: – Иди, пока отдыхай, пожрать на столе найдёшь. А у меня дела. Косить надо да полоть. День запустишь, так потом капусту от репья не отличишь.
Полдня прохожий послушно просидел в доме один, а когда тяжёлое солнце стало клониться к верхушкам деревьев, в доме появился хозяин. Поставил в угол косу, сполоснул в лохани чёрные земляные руки, уселся и только тогда потребовал:
– Рассказывай.
– Что рассказывать-то?
– Город как, как народ справляется и что говорят: откуда напасть взялась и конец будет ли?
– Город как город, живут, помаленьку кормятся. А чтобы нечисть рядом водилась, никто и не слыхивал! Это ты откуда такой взялся, вместе с лесом и гостиницей твоей?!
– Как откуда? Я на Вычежской дороге стою, мимо меня тысячи народу ходили! – хозяин замолк, а потом жалобно прибавил: – Ходили, да перестали. И путь зарос. Неужто никому в Вычеж не надо?
– Почему – не надо? Есть дорога в Вычеж, – удивился гость. – Вот только не слыхал я, чтобы страсти такие на ней творились…
– А ты, парень, часом не врёшь? – хозяин нагнулся вперёд.
– Чего врать-то? – забеспокоился тот. – Ты лучше скажи, как мне домой попасть? А то ведь пора.
– Куда ты сейчас пойдёшь? Зажрут тебя в лесу. С утра надо выходить, пока туман. Может, и дойдёшь. На рассвете они посмирнее, хотя всё равно дрянь. В этом лесу всё нелюдское: и трава, и деревья, и зверьё. Они и сюда лезут, подбираются. Овцы у меня были, берёг их, а потом гляжу – не овцы это. Глядят зло, а по ночам разговаривают промеж себя, совсем как мы, только не понять ничегошеньки. Зарезал я их и в яме закопал. А собак держу, куда я без них? Умнющие твари, аж боязно, но терплю. Я их порой в лес пускаю, так они мясо приносят, здоровенные куски. А от кого мясо – я и не гадаю.
Хозяин прервал речь и встал. Со двора донёсся прерывистый вой спущенных с цепи псов.
– Слышишь? – сказал хозяин. – Давай спать ложиться, пока не стемнело, а то как бы ночью вскакивать не пришлось, если вдруг кто в гости пожалует.
Они молча разошлись по своим комнатам, и дом затих, прижавшись к земле, стараясь не слишком бросаться в глаза просыпающемуся лесу. Одни собаки серыми тенями кружили по двору и порой тоскливо
Среди ночи хозяин неожиданно сел на постели. Его била крупная дрожь. Не издав ни одного звука, он скатился на пол, на коленях подполз к выходу и припал к щели под дверью. Коридор, освещённый призрачным мерцанием пятнающей стены плесени, был пуст. Потом в его конце качнулась тень, и там показался утренний гость. Он бежал по коридору на четвереньках, неслышно переставляя лапы. Лицо его страшно изменилось, уши прижались к черепу, челюсти выехали вперёд. Нервные губы дрожали, приоткрывая массивные жёлтые клыки.
Хозяин оскалился и молниеносным движением выметнулся навстречу пришельцу. На мгновение они застыли, буравя друг друга ненавидящими точками красных глаз, шерсть на загривках поднялась, зубы оскалились, и, издав вой, полный злобы и разочарования, двое кинулись вперёд. Они катались по полу, стараясь достать клыками до горла врага, гневное рычание разносилось далеко над бессонным лесом, а дом раскачивался, ходил ходуном и гулко хохотал, хлопая ладонями ставень.
Яблочко от яблоньки
Яблока сырые прияты вредительны суть телу паче всех овощей.
– А что, дорога вполне приличная, – произнёс Путило, резко крутанув руль.
Автомобиль накренился и начал заваливаться в колею, густо наполненную серой жижей, больше всего напоминающей шламовые отстойники абразивного завода. Ефим Круглов судорожно ухватился за ручку дверцы, словно собираясь выпрыгивать сквозь ремни безопасности, но машина всего лишь ухнула в колдобину и, натужно взрёвывая, принялась расплёскивать тракторного замеса грязь. Струйки глинистой суспензии стекали по заднему стеклу, превратив мир в серый абстрактный витраж. Сквозь лобовое, почти чистое стекло Круглов видел грязевые разливы: глубокие, податливые и цепкие. Самый их облик однозначно предсказывал, что случится через минуту: звук мотора изменится, колёса забуксуют, не находя опоры в полужидкой среде. С минуту Путило помучается, переключая скорости и пытаясь раскачать завязшую «Ниву», потом щёлкнет дверцей и скажет:
– Приехали. Придётся тебе меня подтолкнуть.
Ефим опустил взгляд на свои ноги. Три часа назад, в городе он опрометчиво полагал, что надел резиновые сапоги. Теперь стало ясно, что по здешним меркам его обувка в лучшем случае может сойти за тапочки. Голенища сапожек едва доставали до щиколоток, и, значит, лучше было сразу снимать их и шагать в холодную октябрьскую грязь босиком.
Круглов осторожно, выискивая ногой опору, ступил в грязь и сразу же провалился выше сапог. Казавшаяся густой каша мгновенно хлынула внутрь. Загустелая в глубине масса покорно раздалась под ногой. Ефим попытался сохранить равновесие, немедленно черпанул вторым сапожком и, не удержавшись, плавно, как в замедленном фильме, повалился на бок. В самый миг падения отчётливо представилось жуткое бурое пятно в полплаща и вспомнилось красивое слово: «бежевый». Больше плащу бежевым не быть.
Он ещё старался вскочить быстрее, как будто грязь может не успеть прилипнуть к чистой ткани, но ноги, так и не встретив опоры, проскользили в разные стороны, и он снова упал, на этот раз на живот, до локтей погрузив оба рукава в пованивающее навозом и соляркой месиво.
«Гнила, – мелькнула неуместная мысль. – Деревенские называют глину гнилой».
После этого его опять повалило на сторону, и он понял, что тонет.
«Нива», смердя сиреневым выхлопом и швыряясь из-под колёс грязью, медленно уплывала по разбитой дороге.