Медальон льва и солнца
Шрифт:
«Мы уезжаем. Так сказал отец и еще добавил, что оставаться в этой стране безумие. Люда подхватила новое слово, бегала по дому, кричала, довела до мигрени своим непослушанием. И сестра недовольна, говорит, что я плохо воспитываю дочь. Знала бы она, что мне на нее и смотреть-то не хочется. Убеждаю себя, что нельзя так, что я должна любить ее, а не выходит, будто проклял кто. Н.Б.».
Марта
Когда я проснулась, Никита уже ушел. Аккуратно сложенный плед, придавленный двумя подушечками,
Я – не стерва, я – совершенство. Идеал.
С этой мыслью и гуляла. По территории, догуляв до прикрытых ворот, свернула на другую дорожку, которая сначала шла вдоль забора, а потом вильнула в заросли малинника, неухоженного, разросшегося, растянувшегося по земле плетьми молодых веток. Малинник щетинился колючками и цветами, привлекая внимание гудящих пчел, и лезть в него как-то расхотелось, поэтому я и вернулась домой, правда, сразу же пожалела. В тишине и сумраке, который якобы должен был оказывать благое воздействие на мою нервную систему, в голову лезли совершенно не благостные мысли. К примеру, хотелось бы знать, где сейчас бродит Жуков. Без него скучно, да и, вспоминая вчерашний эпизод, беспокоилась я: пусть и случайный знакомый, пусть ничего нас и не связывает, но все же… Еще стоило признаться себе – ревную. Да, именно ревную к рыжей-веселой-легкой-молодой Танечке. К хвостикам, пластиковым браслетикам, зеленым глазам и наивному взгляду…
За обедом Жуков не появился, хотя я, проклиная себя за слабость, честно отсидела в столовой полтора часа, расковыривая на крошки котлету, потом булку, потом снова котлету… лепестки подвядших бархатцев и случайно затесавшуюся в букет ромашку. И рыжей за обедом не было. Это совпадение, быть может, совершенно случайное, вызвало приступ глухой злости.
Я тут жду, а он… а они гуляют где-то.
К жуковскому домику я отправилась просто так, убеждая себя, что всего-навсего хочу убедиться, что он здоров. Глупейшая отговорка, и потому стыдно. Отчего-то заодно и Варька вспомнилась с ее благоверным. Господи, кажется, я начинаю ее понимать, и от этого совсем муторно. А Варьке позвонить надо бы, сегодня же вечером или завтра, но обязательно. Единственная подруга как-никак.
Вот и дом. Поднявшись по ступенькам, я постучала в дверь, потом еще раз – звук вышел глухим и, как почудилось, неслышным внутри. Кнопка звонка тут не предусмотрена, конечно, постояльцам нужен покой.
Я обошла вокруг домика, по широкой кайме цементной отмостки. Первое окно было забрано ставнями, второе тоже, а вот третье, выходящее на стену, приоткрыто. Стекла блестели на солнце, полупрозрачный тюль выглядывал наружу, а внутри комнаты… Первым моим желанием было постучать, привлечь внимание, но потом благородный порыв угас, слишком уж странно было происходящее.
Отступив от окна в густые, к счастью, не изуродованные стрижкой кусты сирени, я стала наблюдать за происходящим. Полагаю, Жукову будет интересно. Моя диспозиция позволяла видеть довольно-таки приличный кусок комнаты, в который попала и часть стены, украшенной вилками рогов косули, и диван с высокой спинкой, и шкура на полу, и женщина. Она стояла спиной: забранные в высокий узел черные волосы, белый халат, красные брюки и туфли на высоком каблуке. В руке Валентина Степановна – а ошибиться было невозможно – держала телефон. Говорила громко, видимо, совершенно не опасаясь быть услышанной.
– Ну и что? Ты что там вообще делаешь? Зачем? Нет, Господи, не смей и думать! Тебя не должны видеть, и без этого проблем хватает… – Она повернулась, скользнув взглядом по окну, нахмурилась. – Немедленно возвращайся… делай, как говорю, и… да, все будет хорошо… да, я тоже тебя люблю.
Я отступила чуть дальше в кусты, ветка, скользнув по лицу, зацепилась за волосы, другая шлепнула по щеке отчего-то мокрыми листьями, третья уперлась в спину. Черт, так и упасть недолго, да и заметит… странно, что до сих пор не заметила.
Или заметила? Директриса подошла к окну и закрыла ставни. Постояла, опершись на подоконник, потом, сунув мобильник в карман, снова открыла окно и, высунувшись, вежливо поздоровалась:
– Добрый день.
– Добрый. – Щеки горели, в более идиотской ситуации мне оказываться не приходилось. И ветка еще эта, которая перед самым носом качается, норовя царапнуть.
– Вам там удобно? Может быть, стоит выбраться? Нет, у нас, конечно, с пониманием относятся к причудам постояльцев, поэтому если хотите, то оставайтесь…
– Нет, что вы. – Выбраться из убежища оказалось сложнее, чем я предполагала. Треклятая сирень цеплялась за все и руку еще поцарапала.
– У вас цветы в волосах запутались, – сказала Валентина Степановна, разглядывая меня с вниманием и, пожалуй, сочувствием. – Конечно, вам идет, но все же… смотрится несколько странно.
– Спасибо.
– Не за что.
У нее жесткое и старое лицо. Почему-то в прошлый раз я не обратила внимания, а теперь вот видно и подвисший подбородок, и поплывшую линию щеки, и складочки на шее. А морщин вот нет, припудрены, приглажены, спрятаны под слоем косметики.
– Вы что-то хотите спросить? – Она первой нарушила паузу.
– Да. Что вы тут делаете?
– Ну… мне, конечно, любопытно было бы, в свою очередь, узнать, что делаете здесь вы… но отвечу. Я смотрю, в порядке ли содержится дом. Извините, конечно, но это часть моих обязанностей – следить за обслугой.
– А Никита в курсе?
– Никита? – Ровные брови артистично приподнялись, выражая вежливое удивление. – Вы имеете в виду господина Жукова? Боюсь, не совсем. Мы стараемся лишний раз не тревожить постояльцев своим вниманием…
– Неужели? – не поверила я ей, ни на секунду не поверила.
– Именно. Вы ведь не думаете, что я пыталась… обокрасть господина Жукова? Это, право слово, чересчур… – Она засмеялась, я тоже позволила себе улыбнуться. – Ну а ваше внимание, – продолжила Рещина, отсмеявшись, – вызвано, как полагаю, ревностью… Что ж, весьма понятное и естественное чувство… но, Марта Константиновна, как женщина женщине, ни один мужчина не стоит того, чтобы ронять свое достоинство слежкой. Тем паче в кустах… но я никому не скажу.