Медленный скорый поезд
Шрифт:
— До Барабинска — три с лихом часа пилить, — сказал вошедший до кучи Стрелок, — спать рано, может, пойдем пожуем чего?..
— И впрямь, — разом загорелась Марина. — И выпьем по чуть-чуть.
Пошли, пожевали, выпили по чуть-чуть, а именно бутыль марочного коньяка «Кизляр», сделанного дагестанскими умельцами и черт-те откуда попавшего в вагон-ресторан транссибирского экспресса. Пили наравне. Да и что там пить — на троих-то!..
Час двадцать проели-пропили.
Какая-то животная жизнь в этом клятом поезде — от еды до еды…
— Я спать ложусь, — сказала Марина, — и ни в каком Барабинске меня не будите. Сплю до Омска как минимум. Хотите поболтать, идите в другое купе…
Так и сделали.
Марина заснула разом, Пастух со Стрелком с полчасика повспоминали былое, оба понимали, что о нынешнем не поговоришь, нет в нынешнем у них ничего общего, кроме разве этого бессонного поезда.
Пастух вернулся в купе, лег, не раздеваясь, на полку и заснул. Сразу и нервно. И спал нервно, то и дело выныривая из сна и снова в него ныряя. Ну не отдых никакой, конечно, прошло то время, когда он, Пастух, спал сладко и крепко везде, где ни попадя.
В очередной раз вынырнул, глянул на часы, умилился даже: без четверти два натикало, аккурат к прибытию в Барабинск и проснулся в очередной раз. Встал тихонько, рожу ладонями умыл, а вернее помял, вышел в коридор, дверку в купе тихонько задвинул, пошел к неприветливой проводнице.
Она уж и к стоянке вовсю готовилась.
— Не спится? — стандартно спросила.
— Вроде бы так, — ответил. — Хоть четверть часа ночным воздухом подышу.
— Какой уж тут воздух, на станции-то? — удивилась походя проводница.
Мешал он ей в тамбуре.
Однако ж притормозили, приостановились, причалили…
— Полчаса стоим, — напомнила проводница. — Далеко не уходите. А то опять отстанете, как в прошлый раз.
Пастух встал чуть поодаль тамбура. Пустоватым перрон был, мало кто вышел из поезда, мало кто вошел в него. Да и невелик городок, вся его история — это история сибирской «железки», на ней городок возник сто с лихом лет назад, на ней и живет-может. Гостей здесь бывает не много, уезжают отсюда редко и не всякие.
Странно было Пастуху. Чуйка его любимая что-то неладное чуяла, да и плюнуть бы на нее, так не плевалось: она Пастуха ни разу еще не обманывала.
Глава десятая
Из здания вокзала — оно от его вагона далековато располагалось, метрах эдак в шестидесяти, прикинул Пастух, — вышли на практически пустынный темноватый перрон трое — пассажиры или не пассажиры, никаких ручных грузов, чемоданов там или рюкзаков у них не было, — и так налегке они прочапали к нужному, видать, вагону, о чем-то кратко посудачили друг с другом и вошли в вагон. Опять тишина.
— Мужчина, — сказала Пастуху проводница, — залезайте обратно, через две минуты отправляемся.
Пастух встал на нижнюю ступеньку, смотрел, держась за поручень, на перрон, на вокзал, терпеливо смотрел и вроде как свое высмотрел. Еще один пассажир поспел к отбытию — в тот самый нужный дальний вагон и поспел. Он был, не очень резко видел Пастух, в темной куртке с капюшоном, закрывавшим голову полностью, даже лицо не проглядывалось, он легко впрыгнул на подножку, что-то сказал проводнице и скрылся в вагоне.
И тут же состав дернулся, громыхнул сцепками и почапал вперед помаленьку. Слабовато освещенное здание вокзала, как и положено, проплыло мимо.
Четверо, нехитро подытожил Пастух. Кто ж такие? Откуда в этой крохотной дырочке мира нашлись среди ночи аж четверо пассажиров или, по-железнодорожному, подсаженных? Куда они собрались? В Москву? Ближе?.. Вопросы были очевидно лишними, понимал Пастух, но опять-таки чуял, что все не так уж и очевидно, потому что в этом путешествии, не раз думалось уже, было слишком много неочевидного, не касающегося в общем-то Пастуха сотоварищи впрямую, но все же, все же. Суть, как писано, в частностях.
Паранойя? Она самая. Милый спутник Пастуха и всех его знаемых и не знаемых коллег по оружию и по судьбе. Привычка постоянно подозревать в каждом яблоке червяка, если уж совсем по-простому. И как без нее даже не жить, а выживать? Да никак. Чувство самосохранения всем людям Богом дадено, а Пастуху и его коллегам — чуть поболе. Да и червяки в яблоках очень вредны и плохо перевариваемы. Пучит от них и понос.
Пастух вернулся в купе.
Марина как спала, так и спала — праведно и бесшумно. Пастух свет не зажигал, лег, как был, поверх одеяла и попробовал заснуть. Не получалось. Выспался, выходит. Да и то: четыре с лихом часа сна — нормально для здорового мужика, каковым себя Пастух числил. Лежал, старался ни о чем не думать, даже о Марине, и вот вдруг уж и задремывать начал, как торкнуло что-то. Не в поезде, не в вагоне — внутри себя самого торкнуло. Может — желудок, может — сердце. А скорее всего — башка. Сел на полке, достал из-под подушки непритязательный «макаров», сунул за спину под джинсы, футболкой занавесил. Осторожненько дверь откатил, вышел в еле светлый коридор. Мирно было. Сонно. В темноватом по-ночному коридоре никого, естественно, не было. Пастух тихонько прошелся мимо закрытых купешек, все спали тихо-тихо, как горные вершины в стихах классика, даже проводница свое купе закрыла наглухо — до следующей стоянки, которая окажется в Омске аж в двадцать минут седьмого утра. Не скоро.
Пастух выбрался в тамбур, приоткрыл дверь в межвагонный переход, в автосцепку. Оттуда подуло ночью и холодком. Он закрыл дверь, постоял с минутку в тамбуре невесть зачем, ладно бы — курил, так ведь некурящий, собрался было возвращаться в родное купе, как межвагонная дверь вдруг и резко распахнулась, Пастух рефлекторно подался назад, рефлекторно же хватаясь за рукоятку пистолета, торчавшего за поясом, но — не успел. Из межвагонного перехода вывалились двое в черных масках, в черных комбезах, в черных капюшонах, с пистолетами в руках. Пастух не смог вскинуть ствол, руку перехватили, выкрутили мощно и больно, навалились вдвоем… Пастух успел прежде выстрелить в никуда и вроде бы даже попал в одного из «капюшонов», тот ойкнул — согнулся, упал на колени, мордой в грязный пол ткнулся и вырубился — то ли еще живой, то ли уже покойный, второе — вероятнее, и тут же пистолет выбили, и другой «капюшон» приставил дуло пистолета к голове Пастуха, второй рукой кольцо наручника на него набросил, а вторым кольцом дверной поручень зацепил. Приковал то есть. А дуло пистолета у виска почему-то горячим было, обжигало кожу…
— Ну, здравствуй, Пастух, — знакомый голос произнес из-под маски. — Вот теперь-то мы с тобой все былое прикинем, подсчитаем, а после и посчитаемся. Точнее — я с тобой посчитаюсь. За все.
Пастух узнал голос.
Спросил:
— Со мной? Всего-то? На одного вдвоем? Смешно, Слим…
— Смейся, Пастух. Весело жить — ласковое дело. Но ты не *censored*йся, Пастух, ты у нас — побочная цель, причем — лично моя. На закусь. А основная — это твоя бабулька. Я вообще-то за ней пришел…
— Зачем она тебе?