Медная пуговица. Кукла госпожи Барк
Шрифт:
— У меня еще не прошла лихорадка, — тихо ответил я. — Кроме того, здесь темно, и я не вижу, не смеетесь ли вы…
— Вы правы, — сказала Янковская. — Сумерки сродни лихорадке.
Она встала, подошла к двери и зажгла свет.
— Вы спите? — громко спросила она по–немецки, обращаясь к Гашке.
— Нет, — отозвался тот. — Мы еще не ужинали.
Янковская усмехнулась, достала из кармана халата плитку шоколада, разломила ее и дала каждому из нас по половинке.
— Спасибо, — поблагодарил Гашке и тут же принялся за шоколад.
—
Я покачал головой.
— Мне не хочется сладкого.
Янковская внимательно посмотрела мне в глаза.
— Ничего, вам захочется еще сладкого, — сказала она и кивнула нам обоим. — Поправляйтесь…
И, не прощаясь, ушла из палаты.
— Такие бабы, — одобрительно сказал Гашке, — вкуснее всякого шоколада.
Утром гестаповский майор пришел к Гашке без своего помощника: записывать было уже нечего.
Майор сел против Гашке.
— Как вы себя чувствуете? — спросил майор.
— Отлично, — сказал Гашке.
— Вы счастливо отделались, — сказал майор.
— Меня сохранили бог и фюрер, — ответил Гашке.
— А что вы собираетесь делать дальше? — спросил майор.
— Все, что мне прикажут фюрер и вы, господин майор, — ответил Гашке.
Майор помолчал.
— Вот что, — сказал он затем. — Мы подумали о вас, мы дадим вам возможность проявить себя настоящим немцем…
Он нарисовал перед Гашке блестящие перспективы. Хотя Гашке родился и вырос в России, он проявил себя сознательным немцем. Гестапо ему доверяет. Его решили оставить в Риге в качестве переводчика при гестапо. Для начала он получит звание ефрейтора, остальное зависит от него самого.
Я тут же подумал: стоит Гашке попасть в гестапо, он себя там проявит!
— Что вы скажете на мое предложение? — спросил майор. — Мы вас не торопим, можете подумать…
— Мне не о чем думать, господин майор, — твердо сказал Гашке. — Я благодарен за доверие и сумею его оправдать.
Майор улыбнулся и покровительственно похлопал Гашке по плечу.
— Я в вас не сомневался. Как только вас выпишут из госпиталя, вы явитесь в гестапо.
Гашке проводил своего будущего начальника и немедленно завалился спать, а я…
Я думал и час, и два, и три. Гашке безмятежно спал, а я все думал, думал…
Что мне делать?
Бежать! Разумеется, бежать. Пробраться к своим. Это, конечно, не так просто, но это единственный выход из положения. Выйти из госпиталя, набраться сил и бежать. Умирать я не собирался, но если придется, решил отдать свою жизнь подороже.
Потом в поле моих размышлений попал Гашке. Этого надлежало уничтожить. Он уже достоин казни за свое предательство, а в гестапо он будет стараться выслужиться… Но как его убить? Я вспомнил какую–то книгу, где описывалось, как в концентрационных лагерях расправлялись с провокаторами. Набрасывали на голову подушку и держали до тех пор, пока провокатор не задохнется.
Я приговорил Гашке
Вскоре он проснулся. Так как я разговаривал с ним неохотно, он принялся напевать… «Катюшу»! Перебежчик напевал нашу добрую советскую песню. Это было столь цинично, что я охотно заткнул бы ему глотку!
Наступил вечер. Принесли ужин, мы поели, посуду унесли, и мы остались одни. Гашке вздохнул.
— Интересно, что делается сейчас там? — туманно выразился он, обращаясь куда–то в пространство.
«Завтра ты уж ничем не будешь интересоваться», — мысленно ответил я ему, но вслух не произнес ничего.
Потом он стал укладываться, он вообще много спал, и я тоже отвернулся к стенке, делая вид, будто засыпаю.
— Что–то хочется пить, — громко сказал я, если бы Гашке не спал, он обязательно бы отозвался.
Гашке не отозвался.
Тогда я встал и выключил свет, чтобы кто–нибудь, проходя мимо палаты, случайно не заметил, что в ней происходит. Подождал, пока глаза не привыкли к темноте. Потом подошел к Гашке. Он мирно дышал, не подозревая, что наступили последние минуты его жизни. Я вернулся к своей койке, взял в руки подушку, прижал к себе и опять приблизился к Гашке…
Он лежал на боку.
Хорошо, если бы он повернулся на спину.
Он повернулся. Я хорошо видел его лицо.
Сейчас накрою его подушкой, подумал я, и не сниму до тех пор…
Но что это?
Гашке открыл глаза — я ясно видел его внимательные серые глаза — и, не вскакивая, не поднимаясь, не делая ни одного движения, негромко и отчетливо, с холодной сдержанностью произнес по–русски:
— Не валяйте–ка, Берзинь, дурака, не поддавайтесь настроению и не совершайте неосмотрительных поступков. Идите на свое место и держите себя в руках.
ГЛАВА III. Под сенью девушек в цвету
Приходится сознаться: услышав призыв Гашке держать себя в руках, я растерялся. Да, растерялся и замер как вкопанный у кровати Гашке, обхватив руками свою подушку. Выглядел я, вероятно, в тот момент достаточно смешно.
А Гашке тем временем повернулся опять на бок и заснул.
Поручиться, конечно, за то, что он спал, я не могу; спал он или не спал, не знаю, но, во всяком случае, лежал на боку с закрытыми глазами, и ровное его дыхание должно было свидетельствовать, что он спит.
Я пошел обратно к своей кровати, сел и задумался.
Чего угодно мог ожидать я от Гашке, но только не этого! Я бы меньше удивился, если бы он внезапно выстрелил в меня из пистолета. Гашке, Гашке… А может быть, это вовсе и не Гашке? И даже наверняка не Гашке. Но тогда кто же?
Я не выдержал, опять подошел к нему, на этот раз, разумеется, без подушки.
— Послушайте! — позвал я его. — Господин Гашке… Или как вас там?.. Товарищ Гашке!
Но он не отозвался.
Я опять вернулся к своей кровати. Следовало лечь, но спать я не мог.