Медноголовый
Шрифт:
— Что ты, во имя всего святого, здесь делаешь? — спросил Старбак, не покидая укрытия за избитой корягой.
— То, что ты мне и советовал. — Адам, надевший свои лучшие туфли, поколебался миг, но потом, болезненно сморщившись, шагнул в лужицу грязи, обойти которую не представлялось возможным, — Добрый день, Труслоу. Как поживаете?
— Бывало и лучше.
— Я встречался с вашей дочерью в Ричмонде и, боюсь, был с ней нелюбезен. Будьте так добры, извинитесь перед ней от меня.
Добравшись до полоски сухого грунта, где прятались Натаниэль с сержантом, он встал у бревна, ничуть не таясь, словно никакой битвы здесь и в помине не было. Впрочем, да, в этой части долины не было. Солдаты обоих армий выглянули из укрытий поглядеть на чудака, без малейшей опаски разгуливающего в самой гуще сражения. Офицер-янки вновь окликнул Адама, спрашивая, что ему нужно? Адам жестами показал, что через мгновение всё станет ясно, Старбаку же он сказал:
— Ты был прав, Нат.
— Адам, ради Бога, пригнись!
— Мне ничего не угрожает, Нат. А что я делаю… Я меняю стороны. Делаю то же, что несколько ранее сделал ты сам. Я иду сражаться за Север. «Дезертирую», если так тебе понятнее. Не хочешь пойти со мной?
— Адам, пригнись, прошу.
Фальконер-младший окинул отстранённым взглядом ручей и усеянный трупами склон:
— Помнишь 23-й Псалом, Нат? Я иду долиною смертной тени и не убоюсь зла. Больше никогда не убоюсь.
Сунув руку во внутренний карман сюртука, он вынул пачку перевязанных зелёной ленточкой писем:
— Не мог бы ты передать их Джулии?
— Адам! — опять воззвал к его благоразумию Натаниэль.
— Это её письма. Я возвращаю их. Она отказалась пойти со мной, видишь ли. Мы поговорили по душам и, прояснив жизненные позиции друг друга, пришли к выводу, что жениться нам незачем.
Адам бросил связку писем на мундир Старбака, заметил Библию и, подняв её, перелистал:
— Неужели почитываешь Писание, Нат? А я думал, что ты поменял её на что-нибудь более полезное в твоём нынешнем занятии, например, на пособие по забою свиней. Молоденьких.
Он посмотрел поверх раскрытой книги в глаза Натаниэлю:
— Почему бы тебе не встать и не пойти со мной, Нат? Ради спасения своей души, друг мой?
— Пригнись, Адам!
Страх в его голосе позабавил Адама:
— Меня ведёт Господь наш, и Он бережёт меня, Нат! А как насчёт тебя? Ты лошадка другой масти? — он достал карандаш, сделал в Библии пометку, бережно положил её рядом с письмами Джулии и, помолчав, продолжил, — Несколько минут назад я объявил отцу, что именно намерен сделать, но, хоть я попробовал растолковать ему, что всего лишь следую воле Господа, он, по-моему, уверен, что это твоих рук дело скорее, нежели нашего Творца.
Адам обернулся на занятый южанами косогор и, опять повернувшись к Старбаку, произнёс:
— До свидания, Нат.
Подняв над головой флаг, он перебрался через корягу. Увязая по колено в тягучем иле и потеряв туфли на первых же шагах, тяжело побрёл к противоположному берегу. Он слегка прихрамывал из-за полученного под Манассасом ранения. Хромота стала заметнее, когда он, одолев ручей, стал карабкаться на вражеский склон.
— Рехнулся парень. — спокойно подытожил Труслоу.
— Чёртов святой болван! — горестно простонал Старбак. Наплевав на осторожность, он вскочил в полный рост и закричал, — Адам! Адам! Вернись!
Адам покачал флагом в знак того, что слышит, но не обернулся. Он шёл и шёл вверх, пока его не скрыли деревья у гребня. И тогда словно пали чары, на которых держалось зыбкое перемирие последних минут. Зазвучали приказы открыть огонь, и Старбак успел нырнуть в укрытие за доли секунды до того, как тишину разорвали выстрелы. Дым вновь затянул деревья, тела мёртвых солдат и вязкие берега ручья с пятнами стоялой воды в траве.
Взяв Библию, Натаниэль начал листать её в поисках отмеченного Адамом места. Под свист пуль Натаниэль пролистал Паралипоменон, Псалмы, Песнь песней Соломона и, наконец, нашёл то, что искал, — в 65 главе Книги пророка Исайи был обведён карандашом 12 стих: «Я вас звал, и вы не отвечали; говорил, и вы не слушали, но делали злое в очах Моих и избирали то, что неугодно Мне.» Старбак перечитал стих несколько раз и закрыл Библию, испытывая полную опустошённость.
— В чём дело? — поинтересовался Труслоу, заметив, как изменился в лице его командир.
— Ни в чём. — коротко бросил Натаниэль, запихивая Библию в нагрудный карман мундира.
Туда же он всунул пачку писем Джулии, надел куртку, застегнулся, натянул через плечо скатку шинели, повторил:
— Ни в чём…
Проверив, не забыл ли установить капсюль, Натаниэль хищно проговорил:
— Пойдём, убьём парочку янки.
И вздрогнул, потому что долина буквально взорвалась ружейной и орудийной пальбой. С занятого конфедератами склона гребня накатывал рвущий нервы боевой клич южан, — это вступила в дело чуть левее арканзасцев Хаксолла свежая пахотная бригада. День клонился к вечеру, и в сгустившихся тенях вспышки выстрелов походили на огненные штыки, появляющиеся и исчезающие у дульных срезов. Артиллерия южан осыпала северян шрапнелью, и зелень травы пятналась кровью. А через гребень косогора южан перекатывалась бесконечная лавина солдат в сером и коричневом, что рвались вперёд, к врагу, не обращая внимания на потери и заражая своей решимостью забившихся в щели, залёгших в укрытия бойцов других батальонов.
Старбака проняло тоже. Он встал:
— Рота «К», за мной! В атаку!
Какой смысл был беречься, делая злое в очах Господа и избрав раз и навсегда то, что неугодно Ему. Старбак был проклят на веки вечные, а потому вскинул голову и закричал. Это был не боевой клич, а тоскливый крик человека, душе которого нет спасения. С трудом выдирая из ила ноги, он пересёк ручей и принялся карабкаться по склону. Сидящий в ближайшем окопе янки целился в кого-то, а спустя миг уже обмяк, сражённый шальной пулей. Его сосед вылез из ячейки и спасал свою жизнь. Старбак вскинул было винтовку к плечу, но не выстрелил, остановленный неожиданной мыслью: всё, как у Боллз-Блеф, с той лишь разницей, что там северяне драпали сверху вниз, а не снизу вверх.
— Вперёд! — заорал он, — Бей ублюдков! Вперёд!
Цепляясь за колючие кусты ежевики и торчащие из земли корни, Натаниэль поднимался по косогору мимо брошенных стрелковых ячеек. Краем глаза уловив движение сбоку, повернулся и уткнулся взглядом в чёрный зрачок дула нацеленной на него винтовки. Янки, высунувшийся из полускрытого кучей валежника окопа, нажал спуск, но Старбак успел рухнуть ничком. В лицо ударило тёплым едким дымом. Старбак перекатился набок и выстрелил наугад с бедра. Мимо. Северянин выскочил из ячейки и навострился бежать, однако Натаниэль с яростным воплем налетел на него и, отбив неловкий тычок ружья без штыка, с силой опустил окованный металлом приклад на череп врага. Удар больно отдался в ладонях, что-то мерзко хрустнуло внизу. Облепленные грязью ботинки Старбака заляпало кровью. Он огляделся. Всюду, сколько хватало глаз, виднелись серые и коричневые мундиры конфедератов. Воздух дрожал от их клича. Стяги с синим крестом пришли на смену звёздно-полосатым. Старбак перешагнул через убитого и устремился к гребню, почти захлёстнутому волной южной пехоты. Артиллеристы северян, пытавшиеся увезти орудия, при виде показавшихся на краю косогора южан распрощались с надеждой уберечь пушки и бросились наутёк, чтобы не распрощаться с жизнями. Пространство между долиной и рекой заполнилось бегущими северянами.
Преградить путь наступающим конфедератам нашли в себе мужество лишь синемундирные кавалеристы. Двести пятьдесят всадников дали южной пехоте выбраться из деревьев и в три ряда с саблями наголо ринулись на противника. Копыта их коней гулко били по прокалённой летним солнцем земле. Кони скакали, сверкая белками глаз и скаля зубы. Горнист трубил атаку, развевались вымпелы подразделений на опущенных в боевое положение редких пиках.
— В ата-а-аку! — протяжно скомандовал офицер, взмахивая саблю в сторону группы южан, от которых конников отделяло четыре десятка метров.