Медноголовый
Шрифт:
— В конце концов, какая разница, будет у Магрудера четырнадцать или двадцать тысяч против ста десяти тысяч МакКлеллана?
— Разница есть, Джимми. Разница большая. Они дурачат нас. Они хотят убаюкать нас своей мнимой слабостью перед тем, как самим нанести удар!
— Цифры говорят в нашу пользу. Или вам известно что-то, чего я не знаю?
— На войне, Джеймс, в бой идёт далеко не каждый из тех, кто на войне задействован.
Пинкертон, перебиравший газеты на соседнем столе, наконец, оставил их в покое и, прижав пресс-папье, чтобы не разбросало свежим ветерком с реки, принялся расхаживать вперёд и назад по дощатому полу. На Потомаке в слабом дневном свете трансатлантический пароход выруливал в док, где посадки на него ожидали три полка из Нью-Джерси. Огромные гребные колёса корабля вращались, перелопачивая воду. Из-под носа парохода, сердито пыхтя, вынырнул крохотный на его фоне буксир. Один из полковых оркестров заиграл «Сплотим ряды у стяга, парни», и Пинкертон, вольно или невольно, приноровил шаг к ритму.
— На войне, Джимми, лишь крохотная часть вояк сталкивается с врагом лицом к лицу. Что же остальные, бездельничают? Нет, служат, и служат тяжко. Ты и я, мы же тоже дерёмся за Союз, хотя и не месим грязь, как рядовые. Улавливаешь, о чём я?
— Улавливаю. — кивнул Джеймс.
Он так и не смог пересилить себя и начать звать Пинкертона «Бульдогом», как, не чинясь, величали его остальные сотрудники.
— Но! — Пинкертон дошёл до конца веранды и развернулся, — Когда называют численность войска, кого же считают? Только тех, кто с винтовкой да штыком шагает в бой. Поваров и писарей, возчиков и сигнальщиков, штабистов и генералов, музыкантов и докторов, ординарцев и военных полицейских, сапёров и интендантов никто не считает! Всех этих ребят, Джимми, которые снабжают и кормят, руководят и направляют сражающихся в расчёт не берут! Понимаешь?
— Понимаю.
Логика шефа ему была понятна, однако рассуждения не убеждали.
— Твой засекреченный приятель допускает, что Магрудеру могут прислать подкрепления. Сколько? Неизвестно. Прислали или нет? Неизвестно. А сколько с ними тех, кого в расчёт брать не принято? Опять же неизвестно!
Пинкертон остановился у стола Джеймса, схватил карандаш, лист бумаги:
— Давай-ка, Джеймс, освежим в памяти простейшие арифметические действия. У Магрудера, по-твоему, четырнадцать тысяч штыков. От этой цифры и будем отталкиваться. — он быстро написал число вверху листка, — Это, понятно, герои с винтовками. Добавим к ним больных с симулянтами и счастливчиков в увольнительных да отпусках. Будь уверен, эти, если что, вмиг сплотят ряды у своего вонючего флага. Сколько их? Шесть тысяч? Семь? Допустим, семь.
Он дописал второе число в столбик под первым.
— Вот у нас уже нарисовались двадцать одна тысяча вместо четырнадцати. А их ведь надо кому-то кормить? Кому-то снабжать? Ещё плюс десять тысяч. И не забываем о музыкантах, медперсонале и писарях. Тоже возьмём около десятка тысяч. Если при этом сделать поправку на брехливость южан, то полученный результат можно смело вздувать в полтора раза.
Он произвёл на бумаге несложные подсчёты и победно огласил итог:
— Вот! Шестьдесят одна тысяча пятьсот штыков! А ведь кое-кто из наших агентов называл близкие цифры, разве нет? Пинкертон зарылся в бумаги, отыскивая нужный рапорт из числа тех, которые Джеймс отложил, как откровенную дезинформацию.
— Ага! — глава разведки помахал искомым документом, — И ведь это касается лишь тех войск, что засели под Йорктауном, Джеймс! А сколько ещё стоят гарнизонами в городишках за Йорктауном?
Джеймс подозревал, что ответ на последний вопрос тождественен нулю, но спорить с начальством не имел ни малейшей охоты.
— В моём окончательном докладе генералу, — объявил Пинкертон, — будет сказано, чтобы он был готов столкнуться под Йорктауном минимум с шестьюдесятью тысячами солдат. Под Йорктауном, где, напоминаю, гениальный Вашингтон предпочёл осадить врага, а не атаковать, хотя и превосходил силами вдвое. Мы имеем подобное же превосходство, Джимми, но кто может сказать, сколько мятежников бросит Ричмонд на подмогу Магрудеру, если у того дела пойдут туго? Так что плёвое, на первый взгляд, дело оборачивается почти самоубийством! Поэтому-то мне, как воздух, требуется весточка от твоего агента.
Пинкертон больше не пытался выведать у Джеймса имени Адама, тем более, что на посту начальника канцелярии Старбак проявил себя блестяще, быстро приведя в порядок делопроизводство и документацию отчаянно нуждавшейся в этом службы.
Джеймс насуплено сидел за столом. Выкладки Пинкертона казались ему высосанными из пальца. Будь Пинкертон свидетелем противоположной стороны в суде, Джеймс легко загнал бы его в угол, высмеяв и его расчёты и выводы, из расчётов следующие. Но Пинкертон был не свидетелем, а шефом; шла война, а не заседание суда, поэтому Джеймс смирил скепсис. Война меняла всё на свете, А Пинкертона, в конце концов, генерал-майор МакКлеллан лично назначил на пост начальника своей разведки. Значит, Пинкертон понимал что-то, чего не понимал Джеймс, всё ещё полагавший себя профаном в военных делах.
Копыта процокали по переезду через железнодорожную ветку, отделявшую дом от причалов. Пинкертон с надеждой оглянулся и лицо его просветлело. Кучер двухместного кабриолета натянул вожжи у крыльца, кони фыркали, косясь на проезжающий локомотив. Пинкертон помахал кучеру с пассажиром и обронил загадочно:
— Время для отчаянных мер.
Парочка выбралась из кабриолета: молодые, чисто выбритые, одетые в гражданское платье. На этом их сходство заканчивалось и начинались различия. Один был долговяз, с жидкими светлыми волосиками и костистой меланхоличной физиономией; другой, наоборот, малоросл, отличался завидной густоты чёрными кудрями и лучился жизнерадостностью.
— Бульдог! — что есть силы заорал коротышка, взбегая на веранду, — Роскошно увидеть тебя опять!
— Мистер Скалли! — столь же радостно приветствовал его Пинкертон.
Он обнял коротышку и пожал руку высокому перед тем, как представить их Джеймсу:
— Позвольте познакомить вас, майор, с Джоном Скалли и Прайсом Льюисом. Это майор Старбак, джентльмены. Мой начальник канцелярии.
— Роскошный день, майор. — белозубо ощерился Скалли.
Говорил он с явственным ирландским акцентом и руку жал крепко, в отличие от его товарища, ладонь которого была мягкой и вялой.
— Мистер Скалли и мистер Льюис, — с гордостью сообщил Пинкертон, — вызвались пробраться на Юг.
— В Ричмонд! — уточнил с воодушевлением Скалли, — Слышал, что это роскошный, но мелкий городишко!
— Табаком пропах. — сказал Джеймс просто, чтобы что-то сказать.
— В точности, как я! — хохотнул Скалли, — и мелкий, и табаком пропах! Последняя цыпочка, которую мне удалось затащить в постель, говорила, что так и не поняла, с кем переспала — со мной или с сигарой!
Скалли засмеялся, довольный собственным остроумием. Прайс Льюис откровенно скучал, Пинкертон улыбался, а Джеймс старался скрыть, насколько покороблен скабрёзностью. Всё-таки эти люди добровольно решились ради своей родины на что-то очень опасное, и обижать их Джеймсу не хотелось.
— Майор Старбак. — человек воцерковлённый. — объяснил его замешательство гостям Пинкертон.
— Я тоже, майор! — немедленно признался Джеймсу Скалли и подкрепил слова быстрым крёстным знамением, — И на исповеди я каюсь во всех грехах без утайки, но какого чёрта? Что же, теперь не радоваться жизни и помереть с постной рожей, как у этого чёртова англичанина?
Он добродушно кивнул на Прайса Льюиса, безучастно наблюдающего за тем, как нью-джерсийцы грузятся на борт парохода.
— Европейцев, в отличие от янки, южане привечают. — просветил Джеймса Пинкертон, — Мистер Скалли и мистер Льюис будут изображать прорвавшихся сквозь блокаду купцов.