Медосбор
Шрифт:
— Нет, — процедил он сквозь зубы, — надо немедленно свернуть этой твари голову.
Мы с недоумением смотрели на него.
— Сорви-ка мне под забором лопушок, — сказал, наконец, капитан юнге. — Надо штормовку почистить… — Пр-р-ро-клятая птица.
Я сказал, что видел, как на Кавказе местные жители носят с рынка кур за ноги вниз головой, и они, миленькие, не шелохнутся.
— Не околевают? — спросил капитан. — Нет? Тогда бери и неси сам, а я к ней больше не притронусь.
Курица, взятая за ноги, и впрямь вела себя
Стоянку мы разбили на реке Лух, чуть выше его устья. Быстрый Лух стремительно нес по извилистому руслу свои бронзовые, на торфяном настое воды; было видно, как по смуглому донному песку шарахаются темные силуэты щук. Мощные прибрежные дубы-великаны шелестели над нами своей листвой, точно нашептывали сказку древних-древних времен. А по ночам в иссиня-черном августовском небе струилась серебряная река Млечного пути.
Приход утра еще задолго до рассвета первой угадывала наша Пеструшка. Вечером она взбиралась на нашест-колышек, положенный на две рогатины, и засыпала, как только начинал меркнуть закат, а утром, хлопая крыльями, слетала на землю и будила нас, когда восточный склон неба едва-едва трогала рассветная прозелень.
Пеструшка жила у нас на стоянке уже четыре дня, в концентраты опять успели набить нам оскомину.
На пятое утро капитан стал точить топор. Он довел его лезвие до зеркального блеска и прямо-таки бритвенной остроты, но все еще продолжал свою работу, ни на кого не глядя и хмуря пучковатые брови.
Мы молчали.
Наконец капитан поднял взгляд и протянул мне топор.
— На, — сказал он, — действуй. А щипать будет юнга.
— Почему это мне действовать!? — возмутился я. — Вон боцман ничего не делает. Пусть он и действует, а я, видите, картошку чищу.
— Как ничего не делаю? — возразил боцман. — Я сейчас пойду жерлицы проверять.
И он, несмотря на свою полноту, проворно сбежал с крутояра к реке.
Капитан сильно всадил топор в пенек.
— Пожалуй, сегодня можно обойтись салатом и овсяной кашей, — сказал он. — Подождем до завтра.
Но кашу пришлось отдать Пеструшке и стравить на подкормку рыбам, потому что ее никто не ел, а для салата не оказалось огурцов, и его просто не готовили.
Уснули мы голодные и слегка за что-то сердитые друг на друга.
— Может быть, ты? — спросил утром капитан юнгу, запивая черный сухарик сладким чаем.
— Ну уж, нет! — вскинулся юнга. — Из ружья я, пожалуй, могу ее стукнуть, а топором не буду, увольте.
— Ладно, валяй из ружья, — нехотя согласился капитан. — Только иди подальше, за дубы. Там и ощиплешь, чтобы тут не сорить. Ступай.
Юнга повесил на плечо ружье стволом вниз, взял Пеструшку по-кавказски — за ноги — и скрылся в густом кустарниковом подлеске.
— Нет, отчаянная молодежь все-таки нынче пошла, — вздохнул капитан. Ничего для них особенного трахнуть вот так и — готово.
Мы молчали, ожидая выстрела, но прошло минут десять, и вдруг из кустов вышел юнга, опустил на траву живую и невредимую Пеструшку и прислонил ружье к дубу.
— Вот если бы влет стрелять, — смущенно забормотал он, — тогда другое дело. Вроде бы на охоте. А то я ее на мушку беру, а она травку щиплет… Может, кто-нибудь подкинет, а я ударю, а? Влет чтобы… А?
— Навязалась ты на наши головы, — с остервенением сказал капитан бродившей возле нас Пеструшке. — Чтоб тебе и твоей хозяйке пусто было, идол ты пернатый.
В тот день мы снялись со своей стоянки. Упругая бронзовая струя Луха вынесла нашу лодку на широкий серебристый плес Клязьмы, и уже ее плавное величавое течение повлекло нас дальше вниз.
За полдень на высоком правом берегу показалось село. От него, как желтые ручьи, сбегали к воде по косогору протоптанные в траве дорожки. По одной из них, неся на коромысле пестрые половики, спускалась женщина.
Капитан вдруг резко крутанул кормовым веслом и направил лодку к берегу. Женщина и лодка одновременно сошлись у дощатого плотика.
— Здравствуй, хозяйка! — приветливо крикнул капитан.
Женщина засмеялась — была, видно, веселая — и шлепнула половики на мокрый плотик так, что на нас полетели брызги.
— Здравствуйте, горемычные! — сказала она сквозь смех. — Издалека, знать, плывете. Вон как прочернели.
— Слушай, хозяйка, — серьезно заговорил капитан, не настроенный, как видно, на веселый лад. — Купи у нас курицу.
— Ку-урицу? — удивилась женщина. — Да на что она мне? У самой их полон двор.
— Купи, — настаивал капитан, вытягивая за ноги из-под скамейки Пеструшку. — Хорошая курица. Всеми статьями вышла. Смотри, разве плохая курица?
Мы наконец поняли замысел капитана.
— Из всех курочек курочка, — сказал юнга.
И уж такая веселая, шустренькая, бойкая, — подхватил я.
— И несушка хоть куда. Яйцо кладет крупное, чистое, — добавил капитан.
— Молодая курочка. Гребешок, смотри, яркий, не синюшный, — заключил боцман.
— Да ведь, поди, краденая, — усомнилась женщина. — Нет, не нужна мне ваша курица. Наживешь с ней беды.
— Экая ты неудобная, — досадовал капитан. — Ну, не хочешь купить, возьми так. Она нам тоже не нужна.
— А коль не нужна, так в котел ее — и вся недолга, — опять засмеялась женщина.
— Мы не едим мясо, — серьезно сказал юнга.
— Больные, что ли?
— Вроде… — неуверенно сказал боцман.
— А с виду не похоже, — оглядывая его, продолжала смеяться женщина.
Капитан между тем не терял времени даром. Он незаметно для нее уперся веслом в плотик, потом со словами: «Да ты, хозяйка, пощупай, какая она сытенькая», передал ей в руки Пеструшку и вдруг резким толчком отпихнул лодку чуть не на середину реки. Я в лад ему ударил распашными.