Медовый месяц
Шрифт:
— Ничего, если это действительно все, чего вам хочется. Но вы заставляете меня беспокоиться. — Посмотрев за камеры в глубину студии, он решил выложить все, что думает. — Хани, вы слишком многого хотите от людей. У меня такое чувство, что вы высосали бы из меня всю кровь до последней капли, позволь я вам это. А мне, честно говоря, нечем поделиться.
— Что за ужасы вы говорите! Я же вам не вампир какой-то!
Дэш не ответил. Просто дал ей время разобраться в своих чувствах.
— Ладно, — наконец сказала она сердито. — Если я смогу поехать на ранчо, то больше никогда не буду заниматься
Ему стало удивительно тепло и приятно от мысли, что она готова даже смирить свою гордыню — настолько ей нравится быть с ним. Когда Хани не доставляла ему неприятностей, то была просто большим ребенком.
— И еще, — добавил он. — Вам нужно прожить эту неделю, не слишком-то заносясь. Особенно это касается программы съемок в пятницу.
Хани метнула взгляд на Лиз, кокетничавшую с новым оператором:
— Кое-кто слишком много болтает!
— Вы должны только радоваться, что этот кое-кто так вас опекает.
Их прервали, и Хани не успела ничего ответить; впрочем, может, это было и к лучшему.
Пятница надвигалась на нее, слово смог на город. И наконец она наступила. Хани упорно не смотрелась в зеркала, пока возились с ее гримом и наряжали в белое кружевное платье, норовившее то сползти с плеч, то волочиться по полу. На шею надели кружевной стоячий воротничок бледно-лилового цвета, на голову водрузили парик. Он был из длинных волос и медового цвета, точь-в-точь как ее собственные.
— Блистательно, — сказала новая парикмахерша Эвелин, стоя за спиной Хани и любуясь ее отражением.
Конни, только что закончившая гримировать Хани, поддержала:
— Ну, давайте же, Хани! Довольно ребячиться. Вы только взгляните!
Обхватив себя руками, Хани повернулась к зеркалу. И посмотрела…
— Ни фига себе! — вырвалось у нее негромкое восклицание.
— Вы удивительно точно выразили мои чувства, — сухо отозвалась Эвелин.
Хани опасалась, что будет выглядеть мальчишкой, нацепившим дамскую одежду, но смотревшая на нее из зеркала стройная юная особа была самой женственностью. В ее чертах поражали какая-то зыбкость и мечтательность — от голубого сияния глаз до бледно-розовых губ, ничуть не похожих на рот рыбы-прилипалы — наоборот, это был рот прекраснейшего существа. Волосы мягко обрамляли лицо и волнами ниспадали на плечи, совсем как у сказочной принцессы.
В трейлер просунулась голова ассистента постановщика.
— Хани, пора на съемки. Нам надо, чтобы вы… О-о!
Эвелин и Конни засмеялись, потом вывели Хани из трейлера. Она слегка зажмурилась от яркого солнца. Женщины шли по обе стороны, держа край платья, чтобы он не цеплялся за траву, и давая последние наставления.
— Хани, только не садитесь. И ничего не ешьте.
— Перестаньте облизывать губы! А то как бы не пришлось опять подкрашивать.
Эрик уже был на сцене. Хани избегала глядеть в его сторону. Она была возбуждена и слегка испугана. Одно дело целоваться с Эриком Диллоном, когда выглядишь, как лошадиная задница. И совсем другое — когда ты смахиваешь на какую-нибудь спящую красавицу. Хани прижала руку к вшитому в боковой шов кармашку, чтобы лишний раз убедиться: крошечная трубочка аэрозольного освежителя дыхания «Бинака», которую она туда засунула, на месте.
Эрик поправил на поясе бледно-лиловый кушак. Он был разодет, словно принц, — в белую рубаху с колоколообразными рукавами, плотно сидевшие лиловые лосины и черные сапоги в обтяжку. Костюмчик был явно тесноват, но, наклонившись обмахнуть сапоги, Эрик пришел к выводу, что ему приходилось обходиться костюмами и похуже.
При звуках женского смеха он поднял голову. К нему подходила Хани, но прошло несколько секунд, прежде чем до его сознания дошло, что же такое он видит. Его рот образовал жесткую линию. Уж ему-то надо было догадаться раньше! Целых два сезона смотрел он на эти тонкие черты и этот невероятный рот, но до него только сейчас дошло, как она красива.
Хани, подойдя ближе, подняла голову. Голубые глаза, огромные и сверкающие звездами, устремились на него, умоляя признать ее красивой. У него все внутри перевернулось. Если он сегодня не поостережется, то попадет в очередной любовный водоворот.
— Что скажете, Эрик? — тихо спросила она. — Как я смотрюсь?
Он пожал плечами, устремив на нее нарочито бесстрастный взгляд:
— По-моему, вы в порядке. Разве что парик какой-то странный.
Хани сразу сникла.
Джек Свэкхаммер, впервые появившийся на съемочной площадке после того, как его уволили из-за Хани, вошел в тень под дубом.
— Хани, начинаем с того места, где вы на качелях!
Он подвел ее к веревочным качелям, украшенным банальными атласными лентами фиолетового цвета и аляповатыми бантиками из бледно-лилового тюля.
Хани делала все, как он говорил, и разбор начался. В этой сцене диалогов не было, поэтому делать ей ничего не приходилось, разве что не мешать Эрику раскачивать качели, но она была в таком напряжении, что, казалось, развалится на куски, чуть он до нее дотронется.
— Мы накладываем на видеосигнал звуковую дорожку с записью оркестра — масса струнных и прочей сентиментальщины, — сказал Джек. — Рей наиграет ее для вас, пока мы снимаем, чтобы вы настроились на нужный лад.
Ей захотелось умереть от смущения, когда из динамика полились звуки романтической оркестровой пьесы.
— Расслабитесь вы наконец, — проворчал сзади Эрик, когда камеры включили, и он начал подталкивать качели.
У Хани все внутри отнялось. Она поняла, что, хорошо зная, какой быть Дженни в обыденной жизни, не имеет ни малейшего понятия, какова же она в мечтах.
— Я расслабилась, — прошипела она, мимоходом отметив про себя, что так легче разговаривать с Эриком, поскольку не надо смотреть ему в лицо.
— У вас спина напряжена, как доска, — недовольно проговорил Эрик.
Никогда еще Хани не чувствовала себя такой неуклюжей и растерянной. Она в точности знала, кто она такая, когда надевала джинсы и имела на голове стрижку «под горшок», но кем было это создание в сказочном платье?
— Беспокойтесь за себя, а о себе я как-нибудь и сама позабочусь, — огрызнулась Хани, чувствуя, как под кружевным платьем от смущения начинает гореть кожа.
Он с силой толкнул качели.
— Если вы не успокоитесь, мы не скоро уйдем отсюда!