Медсестра
Шрифт:
– С Сансельбы, из Милаги. В Танхале умерла моя тетя и оставила в наследство парикмахерскую. Я давно хотел туда поехать. Скоро весна, будут праздники, карнавалы, новые тенденции в искусстве… Ну, я, в общем, тоже рассчитываю чего-нибудь добиться в столице.
Он продолжал смущаться и смотрел на облезлую этажерку, лишь время от времени взглядывая на Эфру. Глаза как будто покрыты изнутри морозными узорами. Длинные загнутые ресницы пепельного цвета и такие же брови. Волосы, наверное, светлые, но они наглухо упрятаны под объемистой белой косынкой с красным
Долго бы просидели, если б дежурная докторша не турнула из холла: Стефана – в палату, а Эфру – какие-то пробирки мыть.
Вчера поздоровались, как друзья, опять пошли в холл, и состоялся тот разговор. Она рассказала кое-что о себе. То, о чем сплетничали медсестры, оказалось правдой: у нее действительно куча любовников. Сначала был только один, бывший одноклассник, но он поделился своей радостью с приятелями, и тем тоже захотелось.
– Их можно понять, – ляпнул Стефан.
Не надо было так говорить, но это он осознал уже задним числом.
– По-моему, их сможет понять только другая такая же мразь.
– Нет, подожди, я объясню, что я имел в виду… – надо было срочно исправлять положение, а он барахтался под ее взглядом, словно тонул в стылой проруби. – Сейчас ведь зима, внебрачные связи под запретом, а людям все равно хочется любви… Это после, когда наступит весна, можно будет флиртовать и гулять, сколько угодно, а зимние законы подавляют человеческое естество, поэтому любовь принимает такие неправильные формы, и тут больше всего виноват общественный уклад… Я по себе знаю, как это, когда хочется, а пойти некуда…
– Тогда можно взять картинку соответствующего содержания, закрыться в комнате на ключ и поработать руками. Честное слово, это более достойный выход, чем калечить на гормональной почве жизнь другого человека.
Стефан густо покраснел. Во-первых, он иногда так и делал, а во-вторых, его огорошило то, как просто Эфра рассуждает о стыдных вещах. Хотя она же медик, профессия накладывает отпечаток.
Несмотря на замешательство, он продолжал отстаивать то, что считал своей точкой зрения:
– Я не спорю, здесь все это приняло уродливую форму, но сама по себе чувственная любовь – это прекрасно. Сама по себе, несмотря на внешние формы…
– Да ты, что ли, совсем дурак?
– Подожди, я сейчас объясню… В больших и средних городах, несмотря на зимние запреты, есть подпольные бордели, они промышляют полуофициально, власти берут с них взятки и не мешают, наступит весна – они вообще развернутся. А в маленьких поселениях на отшибе, вроде вашего Мархена, если это не практикуется, люди ищут другой выход. Я думаю, если бы ты иначе к ним относилась, ты бы стала для них вроде королевы, они же видят, что ты красивая… Я вот что имел в виду, когда сказал, что их можно понять…
– Тогда желаю тебе самому когда-нибудь оказаться на моем месте, – глядя ему в глаза, холодно отчеканила Эфра.
Вторично огорошенный, Стефан смотрел на нее и моргал, понимая, что они, считай, уже поссорились. Почти поссорились: еще пара реплик – и обратной дороги не будет.
Тягостную паузу разорвал – нет, поправил себя Стефан, скорее пронзил, ввинчиваясь на бешеных оборотах в вечернюю тишину, словно тонкое ледяное сверло, – отдаленный визг, от которого кожа покрылась мурашками.
– Кесу, – заметила Эфра.
Будничным тоном, словно речь шла о визите почтальона.
– Что делать?..
– Сиди. Ничего не делать. Здесь мы в безопасности, они в больницу не полезут.
– Ты уверена? У них, что ли, такие благородные принципы?
– Не знаю насчет принципов, но они, как и люди, предпочитают здоровую пищу. За маму я тоже не беспокоюсь, она старенькая и сразу видно, что больная. Если есть выбор, они таких не трогают, а выбор у них – весь Мархен в ассортименте.
Этот безучастный циничный тон ужаснул Стефана даже больше, чем ее страшноватое пожелание.
– Не жалко?
– Кого там жалеть? Тех, кто меня не пожалел? Этих скотов могли бы остановить их близкие: родители, родственники, знакомые, наша малозаметная полиция, наш пропойца-губернатор… Могли, но не захотели. Так что желаю кесу приятного аппетита.
Она прохладно усмехнулась. К боевому визгу серых убийц прибавились крики людей и звуки выстрелов, но из окна был виден только больничный забор да уютные заснеженные крыши двухэтажных домов на другой стороне улицы.
– Могут пострадать не только взрослые, но и дети.
Стефану очень хотелось добиться от нее нормальной человеческой реакции.
– Ты считаешь детей добрыми ангелочками? Когда я иду по улице, они обзывают меня шлюхой и забрасывают снежками, а сопляки тринадцати-четырнадцати лет лезут с похабщиной, чем они лучше взрослых?
– Они просто ничего не понимают. У тебя рано или поздно будут свои дети…
– Сомневаюсь.
– Вдруг потом, когда все изменится, ты все-таки решишь их завести?
– Если ты думаешь, что женщина, которой неоднократно заливали во влагалище водку, после этого способна к деторождению, ты большой оптимист.
Стефан переменился в лице и несколько секунд молчал, наконец пробормотал:
– Тебе надо отсюда уехать… Я помогу.
Они так и не поссорились.
Сегодня его выписали. Наплыв раненых после нападения автохтонов, коек не хватает, а у него самочувствие более или менее сносное, да и страховка третьеразрядная – необходимый минимум.
Персонал больницы был охвачен возбуждением двоякого сорта. С одной стороны, работа в авральном режиме, все сбиваются с ног, с другой – подоспела хорошая новость. Проходивший мимо караван забросил на островок почту: из двадцати с лишним претендентов на Весенний престол, которым разослал письма губернатор-пропойца, шестеро откликнулись и пообещали посетить Мархен в ходе своих предвыборных турне. Причем один из них – по слухам, кандидат из пятерки самых перспективных – может нагрянуть сюда в ближайшие дни. Радовались все, кроме Эфры, ей было все равно.