Медведь и бабочка
Шрифт:
Родника не было.
Был большой серый камень, мох на нём — зелёными бровями, было много засохших коровьих блинов. На месте горловины валялась расплющенная лягушка-раскоряка, а родника не было.
Сзади ширкнул камушек… Мальчишка лет десяти с ожиданием смотрел на меня и жевал щавелинку.
— Куда родник девался?
Мальчик молча показал в землю, продолжая жевать.
— Почему?
Мальчишка подошёл ближе:
— Его коровы выпили. А ты сердитый…
Я опустился на землю. Мальчишка сел рядом и стал колупать жёлтую роговицу
— Мальчик, не колупай пятку. Кровь потечёт.
Он понимающе посмотрел на меня:
— В городе вы учителем работайте?
— Откуда ты знаешь?
Он постучал пальцем себе по лбу: «Отсюда».
Мы оба засмеялись: Я угостил его колбасой с хлебом. Угощение он держал в правой руке, а левую на весу придерживал у подбородка, чтобы крошки не терялись. Наевшись, он посидел, зажав мужицкие ладони между коленями. Я задремал, привалившись спиной к вещевому мешку, и очнулся, мне показалось, от испуганного крика мальчишки. Лицо у него было другое: в густых каплюшках пота и гляделось взрослее.
— Подите-ка сюда. Я камни вынимаю. — Он стоял в бывшей горловине и показывал два грязных камня. Откуда он их вынул — мокрая лунка.
Охотничьим ножом я срубил две толстые талины, сделал широкие затёсы — вот и лопаты готовы. Мы присели у лунки, враз стукнулись лбами и засмеялись.
И пошла работа! Палками и просто руками мы углубляли горловину, а когда вывернули острый, как зуб чудовища, камнище, ямка наполнилась мутной водой, а посредине жилкой забился бугорок.
Мы закатали штаны и продолжали работать — расширили исток, выложили его нарядными голышами, очистили руслице от коровьих блинов. Вода долго шла чёрная, а когда мы вконец умаялись, посветлела. Мы ею, ледяной, умылись. Мальчишка было сунулся напиться, да я не разрешил:
— Подожди с часок. Отстоится.
Мальчишка взял в руки мою левую руку и поднёс близко к глазам моё запястье, где были часы.
— Батюшки! Годить-то некогда: мамка наказала корову подоить.
— Хорошая корова?
— Так-то ничего. Только молока домой мало приносит, всё раздаёт кому ни попадя…
— Может, соседка подоит?
— Соседки у нас нету. — Он поддёрнул штаны, с ожиданием посмотрел на меня и побежал к дороге.
Отбежав метров сто, он обернулся и крикнул:
— До свиданья, дяденька!
Он помахал рукой, поправил сползшее плечико майки и побежал дальше, сверкая жёлтыми пятками. Я сделал рупор из ладоней и прокричал вдогонку:
— Как тебя зовут?
Он остановился и тоже приложил ладони ко рту:
— Алексей! Вери-и-гин!
— Я родник по тебе назову. В районную газету напишу: зовите не Ильин Камень, а Алёшин родник! — прокричал я, охрипнув на последнем слове.
Он, по-видимому, не разобрал, подождал, не скажу ли я ещё чего-нибудь, и побежал дальше.
Я повернулся к роднику и по неуловимому туману понял, что вечер на исходе. Я присел у камня и стал вслушиваться в скворчиный говор воды…
«У осоки в земле живут червяки.
Я встал и пошёл за сушняком. Свежело, на краю воронки крутилась первая звезда, без костра в такую ночь не обойтись.
КОРЕШКОВАЯ ЛОЖКА
Иринке поручили сыграть служанку в старинной пьесе. Роль была небольшая. Барин, которого играл учитель Борис Петрович, спрашивал:
— В пельмени чеснок положили?
— А как же, батюшка! — отвечала ему служанка. — Разве пельмени без чеснока бывают?!
Барин прогонял её на кухню, и на этом Иринкина роль кончалась.
Борис Петрович считал, что роль эта трудная.
— Веригина, — говорил он, — ты не смотри, что у тебя на сцене всего несколько слов. Ты сумей в этих словах передать страх крепостной женщины перед помещиком. А для этого на сцене ты вспомни что-нибудь невесёлое. Скажем, как ты в своё время получила двойку. Давай попробуем ещё раз!..
Двойку Иринка исправила на той неделе и поэтому решила о ней больше не вспоминать.
Лучше вспоминать про другое. Была у Иринки деревянная ложка в травном узоре. Вчера она пропала и нашлась у брата Николая. (Николай был смирным человеком, пока не прорезались зубы.) Он сидел под столом и грыз ложку. Иринка отняла у него ложку, стукнула ею Николая по лбу, он заревел, но было уже поздно: от нарядной ложки остался один черенок.
Сейчас, на репетиции, Иринка от всей души пожалела загубленную ложку и с печалью в голосе прочитала свою роль:
— А как же, батюшка! Разве пельмени без чеснока бывают?!
— Замечательно, Веригина! — воскликнул Борис Петрович. — Очень хорошо. Можешь быть свободна. Теперь — до генеральной репетиции.
Дома мать из Николаевых рук рассматривала ложку и говорила:
— Теперь ею много не почерпнёшь. Ребёнка досыта не накормишь.
Отец, тоже из Николаевых рук, потрогал белые выгрызы на лунке и вздохнул:
— Липа — несерьёзное дерево.
Иринка хотела дать брату металлическую ложку, но отец-мать не согласились: Николай при его характере испортит дёсны.
— Я бы и лошадям железные грызла поменял на деревянные, — сказал отец.
Из дровяника он принёс берёзовое полешко, и в избе запахло белыми грибами. На шершавом камне навострил топор, на бруске направил лезвие, отчего вострина по самому краю засияла, как серебряная. Отец отколол от полешка чурку, выглубил в ней лунку, с другой стороны округлил, вырезал черенок-держалку с шишечкой-коковкой на конце — и всё одним топором.