Медведь
Шрифт:
ВСЕ СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО ВЬЮГА НЕ ВЫПУСКАЛА ее наружу — девочка сидела, съежившись, у кострища. Позавтракала слабеньким чаем из сассафраса и олениной, разметила на стене пещеры календарь, с того дня, когда начала у реки отсчет от солнцестояния, добавила еще пять дней: три она проспала, а два — бодрствовала и здесь была пума. Она мерила шагами каменный пол, вслушиваясь в медленное гулкое дыхание медведя, и обдумывала слова пумы о том, что они с медведем теперь связаны. Она не чувствовала связи ни с чем, кроме своего желания оказаться дома — за это, и только за это она станет цепляться, чтобы выжить. Освежевала бобров, выскоблила шкурки, положила сушиться, потом взяла шкурки опоссумов, промыла
БЕЗ ХОРОШИХ СНЕГОСТУПОВ В ЛЕС БЫЛО НЕ выбраться, а ветки сосны и болиголова, из которых их делают, поблизости от пещеры не росли. Около полудня вьюга стихла ненадолго, девочка вышла наружу и по колено в снегу побрела к опушке. Влезла на первую же сосну, отломила от ствола четыре ветки, стоймя воткнула их в снег. Потом пробралась ниже по склону к зарослям болиголова, нарезала полную охапку прутьев, притащила все это по сугробам назад в пещеру и взялась за работу.
Зазубренным краем камня, расколовшегося в костре, она обрезала сосновые ветки на длину груди, потом ножом уплощила их с одной стороны и сделала желобок с другой. Сухожилием из ноги оленя привязала четыре веточки поменьше крест-накрест к середине больших веток — сюда будет опираться нога, потом согнула концы веток и связала вместе. Так в руках у нее оказались два снегоступа, формой напоминавших рыбу, размером в половину ее роста. Тогда она взяла ветки болиголова и вплела их внутрь, начиная с конца, пропустила под опорами для ног и вывела к носу — они прочно и аккуратно легли в сосновый каркас. Она положила снегоступы на пол, встала сверху и поняла: ее вес они выдержат.
ПЯТЬ ДНЕЙ НЕ СТИХАЛА ВЬЮГА, ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ девочка питалась олениной и корой. Вытащила из снежной укладки половину мяса, закоптила на распялке, которую сделала для шкур, — нарубила свежие кленовые ветки на щепки и сделала оленину холодного копчения: так когда-то делал отец. На это ушел один день и ночь; девочка гадала, не разбудит ли дым от просушки шкур и копчения мяса медведя, но зверь продолжал спать.
Утром шестого дня ее разбудило солнце и крепкий мороз. Она подкинула в костер последние поленья, сжевала на завтрак кусок оленины, потом привязала к башмакам снегоступы и вышла наружу.
Лес превратился в мир безмолвия. Глубокий снег похоронил под собой все, кроме деревьев, — для девочки он выглядел таким же, как мир за пределами дома, построенного отцом, в те месяцы, когда и там наметало сугробы: они по многу дней ждали, когда стихнет вьюга, потом подкидывали в очаг побольше дров, надевали снегоступы из веток и шкур и выходили наружу. Сейчас стояло безветрие. Нигде не было ни единого живого существа, кроме нее. Она потопала, проверяя крепление и прочность снегоступов, вслушалась в то, как гулко ее топанье разносится на морозе по склону горы. А потом медленно зашагала по незнакомой территории.
ОНА ДУМАЛА О ПУМЕ, О ТОМ, КАК ТА ТО И ДЕЛО оборачивалась к вершине горы, пока ходила взад-вперед и разговаривала с ней. Девочка еще ни разу не поднималась туда, только спускалась: искала в лесу хоть какое-то пропитание. Там, наверху, было что-то важное, нужно было выяснить что.
Подъем оказался круче, чем она предполагала, но снегоступы не подвели, она стремительно двигалась по толстому слою снега. Нужна одежда потеплее. Одеяла и старой оленьей шкуры недостаточно. Она поняла, зачем пума принесла ей опоссумов и бобров. Вернувшись вечером в пещеру, она сошьет из шкурок шапку и варежки. Если удастся поймать кроликов и зайцев, можно будет утеплить оленью рубашку изнутри их мехом. Все хорошо, лишь бы тепло держалось подольше. Впереди много зимних дней, морозы будут даже посильнее сегодняшнего.
Высоко
Отсюда ей открылся пейзаж настолько похожий на то, что она привыкла видеть с горы, которую называла домом, что ей показалось: она стоит на том самом месте, где стояла в первый день, когда отец привел ее к матери на могилу, — все отличие было лишь в снеге. Тем не менее эта гора не могла быть одиноко стоящей. Не было у нее верхушки в форме медведя. Не было озера вдалеке. Или крыши дома и струйки дыма, поднимающейся над ним. Не было и надгробного камня.
Весь пейзаж внизу был совершенно иным. Посмотрев на юг, она явственно различила замерзшую, покрытую снегом полоску реки, которая вилась по лесу, убегая вдаль, — такое ни с чем не перепутаешь. Она видела, где лес пересекает тропа, по которой пришли они с медведем, видела заливные луга возле леса и широкий участок реки, открывавшийся взору: все ее попытки перебраться на другой берег исчезли, сглаженные стужей. Вот здесь ей предстоит зимовать. Здесь она выживет или умрет, здесь будет блуждать по лесу в поисках пищи, спать в пещере.
Мне нужен лук, произнесла она громко, скользнула обратно в каменную трубу и поползла вниз.
ВЕРНУВШИСЬ В ПЕЩЕРУ, ОНА РАЗДУЛА КОСТЕР и соорудила еще одну каменную печку, положила туда последний кусок сырой оленины, засыпала углями. Растопила снег в чашке, подождала, пока вода согреется, заварила в ней пригоршню сосновых игл.
Она съела половину мяса, остальное завернула в листья и положила в свою любимую сумочку. Потом повернулась к задней стене пещеры и сказала: я пойду к подножию горы, искать дерево, из которого можно вырезать лук.
Взяла долбленую тыкву, нож и расколовшийся в огне камень, которым пользовалась вместо пилы.
Пока не сделаю — не вернусь, сказала она и вышла из пещеры.
ЕДИНСТВЕННЫМ ЗВУКОМ В ЛЕСУ БЫЛ ШЕПОТ ЕЕ снегоступов, скользивших вниз по склону; почти не сбиваясь с ритма, она добралась до опушки и шагнула в заросли сосны с болиголовом, а потом — дальше, под кроны берез и высоких старых деревьев. Здесь она ходила уже не раз и поэтому знала: того, что она ищет, среди этих деревьев нет. Нужно деревце в ее рост, искать его надо в старой части леса, но там, где кроны не затеняют землю и не мешают расти.
Она поднялась чуть выше по склону и стала ходить кругами, постепенно их расширяя, уклоняясь все дальше от тропы, по которой они пришли от реки с медведем. На четвертом, самом широком круге она увидела березку, которую согнуло и переломило под тяжестью снега. Она подошла, села на нее, будто на скамейку, вслушалась в потрескивание и стоны старых деревьев в глубине леса — они едва заметно кренились на морозе, казалось, что кора, лишенная соков, и длинные конечности болезненно вытягиваются в медленном, медленном ожидании весны.