Медведев и развитие
Шрифт:
7. Общество, ставшее на путь модернизации, карает коррупцию беспощадно и системно, опираясь при этом в позитивном плане не на свирепые правоохранительные органы только, а на две фундаментальные ценности – честность и труд.
Эти параметры не являются столь фундаментальными в традиционном обществе. Его разрушают еще и в силу этого. А оно сопротивляется. Почему, если это не так, модернизация на Сицилии оказалась столь трудно реализуемой? И что такое мафии, как не сопротивление модернизации?
Отсюда вопрос на засыпку: если у вас сложился гипермафиозный (или, жестче, криминально-социокультурный) мейнстрим, то кто субъект модернизации? Нечто, не вписанное в мейнстрим? Как иначе? А как оно, не будучи мейнстримом, будет
Демократия – это по определению власть мейнстрима! Так что вы хотите сказать? Что у нас не такой мейнстрим, а другой? Так ведь это же мало сказать. ДОКАЖИТЕ! Если вы ученые, то вы должны не вещать, а доказывать.
Доказательств того, что наш мейнстрим носит криминально-социокультурный характер – что называется, "до и больше". Есть объективные данные. А есть и нечто другое. Мы ведь не марсиан хотим модернизировать, а своих сограждан. Мы здесь живем. Нынешняя реальность знакома нам не только по цифрам и статьям. Мы в нее погружены, как говорят, "по самые-самые". И что же? Этот опыт – отдельно, а рассуждения – отдельно?
8. Модернизация предполагает фундаментальную переструктуризацию идентичности. Не де-структуризацию с варварской ломкой любых идентификационных матриц, а пере-структуризацию.
Традиционное общество может позволить себе племенные и региональные типы идентификации, дополняемые идентификацией конфессиональной. Если, например, подавляющее большинство жителей Франции – католики, то они одновременно могут быть бургундцами, лотарингцами, окситанцами, бретонцами и так далее. Но как только возникает конфессиональный раскол (например, между католиками и гугенотами), возникает вопрос – чем спаять общность. Уже не конфессией... А чем?
Традиционное общество не имеет ответа на этот вопрос. Да оно в нем и не нуждается до поры до времени, потому что конфессиональный жар достаточен, чтобы обеспечивать минимум "спаянности" в пределах традиционной социоконструкции. Но тут еще и жар остывает. И оказывается, что короли и феодалы уже не могут обеспечить никакой спаянности (даже полуформальный абсолютизм выдыхается), а робеспьеры и сен-жюсты могут.
А за счет чего они могут? За счет модернизации и тех форм решения вопроса об идентичности, которые она порождает (и которые, в свою очередь, ее подпитывают). Нет уже в пределах новой идентичности ни окситанца, ни бретонца – есть стандартный француз, который (А) является гражданином Франции, (Б) говорит на ее языке, (В) интегрирован в ее культуру при абсолютной свободе совести, (Г) имеет что-то наподобие этоса (это называлось "благоговение перед Францией").
А, Б, В и Г – это максимальный из возможных наборов, который характеризует так называемую культурную нацию (Германия, Франция). Англо-американский набор выводит за скобки В и Г. И это называется "политическая нация". Поэтому националист в понимании модерна – это не чудик, который будет рассуждать о том, кто во Франции галл, а кто не галл. Нет никаких галлов и франков. Есть французы. И без такого перехода от галльской идентичности к общефранцузской – нет ни модерна, ни нации.
А после того, как это зафиксировано, начинается очень жесткий процесс. Вандея настаивает на своей локальной бретонской идентичности? Соединяет такое упрямство с политическим своеволием? Адресует все это к традиционному обществу? Ну, что ж, туда идут революционные дивизии. Они везут с собой гильотину. Их сопровождает для острастки комиссар Конвента с особыми полномочиями и мандатом, подписанным "триумвиратом" (Робеспьер, Дантон, Марат). А дальше начинается кровавая мясорубка, по отношению к которой Чечня – это детский лепет. Это известно по архивным источникам. Но тем, кому лень лезть в архивы, достаточно прочитать классический роман Гюго "1793 год".
Линию Конвента продолжают все. Марата убивают, Дантона и Робеспьера казнят. Но на их дело никто не посягает. Ни более поздние ревнители революционной демократии, ни Наполеон, ни его последователи. Модерн сделал свое дело – создал нацию. И начинает на этом фундаменте реализовывать свой проект.
СЛОМАТЬ БАЗУ СОПРОТИВЛЕНИЯ, ИМЕНУЕМУЮ "ТРАДИЦИОННОЕ ОБЩЕСТВО", ПОСЕЛИТЬ В ОБЩЕСТВЕ НОВЫЕ СИСТЕМНЫЕ ИДЕАЛЫ, НОРМЫ И ПРИНЦИПЫ – ВОТ ЧТО ТАКОЕ "ДЕЛО МОДЕРНИЗАЦИИ".
9. Никогда и никакой модерн не может быть развернут в обществе без того, чтобы каждая пора социальной ткани не оказалась заполнена глубоким и искренним почитанием Закона.
Причем не абы какого Закона, а формального права, одинакового для всех, всеми выполняемого и разделяемого. Право должно быть именно формальным. В этом основа модерна. И перед этой формальностью должны склоняться все. Буква закона – не презираемая хаотизированным обществом козявка, а священный символ, на который молится общество, упорядоченное этой – особой – "светской сакрализацией".
Ни рассуждениям о том, что право вторично по отношению к правде, ни разного рода присказкам (мол, как телеграфный столб – перепрыгнуть нельзя, обойти можно, как дышло – куда повернул, туда и вышло), в модернизации места нет. Те, кто этого не понимает, проведут жизнь в тюрьмах или быстро прервут ее на гильотине или электрическом стуле. Никаких разговоров о том, что "кто силен, тот и прав" быть не может. Ты силен, богат и нарушил право? Получай по закону! Именно уравнивание всех в правах становится коронным номером нового "монстра" под названием "модернизационное государство".
В соответствии с этим абсолютным приоритетом, самым тяжелым из всех возможных преступлений является ТОРГОВЛЯ ПРАВОМ, то есть коррупция. Потому что превращение права в товар – это конец модерна. И модерн это понимает. Отсюда расстрелы на стадионах, выставляемые напоказ набитые чучела и все прочее. Внутри очень разубоженной новой социальной ткани, создаваемой модерном, остается мало "склеивателей". И право из них является основным. Оно становится одной из главных "скелетных" конструкций модерна. И его системообразующее значение осознается всеми – элитой прежде всего.
Это не вопрос наказания. Точнее, не о нем только идет речь. Забейте коррупционерами все лагеря, создайте новый супер-ГУЛАГ, расстреливайте и сжигайте огнеметами (жесткий вариант)... Пугайте потерей места в обществе и высоких зарплат (мягкий вариант)... Совершенствуйте институты (гибкий вариант)... Ничто не поможет, если нет культуры. КУЛЬТУРЫ, В КОТОРОЙ УКОРЕНЕН ВЫСОКИЙ МОРАЛЬНЫЙ ДУХ, СООТВЕТСТВУЮЩИЕ НОРМЫ, ТАБУ И ПРОЧЕЕ.
10. Модерн немыслим без культурной ревальвации. Как в узком смысле (новое, более высокое качество культурной продукции), так и в смысле широком (новое, более высокое качество образования, новое понимание КАЧЕСТВА жизни, не сводимое к КОЛИЧЕСТВУ материальных благ и так далее). Модерн – отнюдь не царство количества, как его уничижительно называл Генон. Модерн меняет требования к качеству, но не отменяет качества как такового.
Нет модерна без классической литературы, повышающей культурное "качество". Нет Александра Освободителя без Пушкина и нет Сталина без Шолохова. Нет западного модерна без классического романа. И так далее. Сейчас наши политики говорят о чем угодно, кроме культуры. А сама культура не говорит, а мычит, и это все слышат. Иногда она мычит жалобно, а иногда свирепо. Иногда благородно, а иногда подло. Но она мычит. Нельзя не вспомнить Маяковского:
"Гримируют городу Круппы и Круппики грозящих бровей морщь, а во рту умерших слов разлагаются трупики, только два живут, жирея – "сволочь" и еще какое-то, кажется – "борщ".