Мэгги

Кэролайн Джуди

— Не бойтесь меня, — засмеялся мужчина, — да кстати, меня зовут Дик Джоунс. Устраиваетесь поудобнее. Можно ехать?

— Давно уже! — буркнула Мэгги, решив больше не обращать на него внимания. Пусть он только довезет ее до Химмельхоха, а там она даже не взглянет на него ни одного раза. Слишком много чести!

По дороге они оба молчали. Мужчина, казалось, ушел в свои мысли. Прищурившись, он смотрел прямо перед собой на дорогу, и Мэгги, искоса посматривая на него, видела, как его темные волосы прикасаются к воротнику рубахи. Морщины на его мужественном лице разгладились, очевидно, ему нравилось быть за рулем, и он расслаблялся, подчиняя себе этого мощного стального зверя. Он и сам был похож на мощного зверя,

этот огромный, чувственный мужчина. Сейчас она уже не боялась его, и все-таки что-то в нем настораживало и в то же время привлекало ее. Что-то неудержимое, горячее, упрямое и жесткое. Мэгги поймала себя на мысли, что ей хочется победить его, сломить его упрямство, заставить улыбнуться эти плотно сжатые твердые губы. «Что за чушь! —остановила она себя, — хватит мне Ральфа. Ведь я и его хотела победить, завоевать, отнять у Бога, сломать! И сломала, на горе себе и ему. Не надо больше испытывать судьбу, Мэгг. Ты уже не молоденькая девочка и успокойся.

Мэгги еще издалека заметила стоявших на открытой веранде Энн и Людвига Мюллер. Они тоже увидели приближающийся автомобиль и махали руками, приветствуя Мэгги. Мощный автомобиль в один миг одолел крутой подъем, обсаженный банановыми и кокосовыми пальмами, и подъехал к большому белому дому на столбах — Химмельхоху — Поднебесье, как называли его Мюллеры, обожавшие все романтическое.

Дик Джоунс вышел из машины и распахнул дверцу со стороны Мэгги. Она, как молоденькая, выпрыгнула из машины и бросилась по ступенькам навстречу своим друзьям.

Энн, волнуясь и от этого как-то неуклюже переставляя костыли, заспешила навстречу подруге, и женщины обнялись. Людвиг Мюллер с замотанной чем-то белым шеей топтался вокруг, пытаясь подойти к Мэгги то с одной, то с другой стороны, и ему все никак не удавалось тоже обнять и расцеловать ее. От прикосновения к своим щекам пушистых седых волос старой и верной подруги у Мэгги на глаза навернулись слезы и ее охватило чувство, что она вернулась домой.

11

Herzchen, как ты отнесешься к тому, чтобы наконец вернуться домой и опять взять на себя обязанности хозяйки? — спросил однажды Лион во время своего очередного визита в Рим. Дженнифер в сопровождении няни отправилась спать, и Джастина с Лионом остались одни на веранде, с которой открывался чудесный вид затянутого вечерней дымкой вечного города. Джастина облокотилась на перила, всматриваясь в мерцающие внизу огни, и молчала, как будто не слышала того, что ей сказал Лион.

— Ты можешь сколько угодно делать вид, что не слышишь меня, — продолжал Лион, — но тебе придется принять к сведению мои желания и, если уж на то пошло, мои права. Я хочу чаще видеть свою дочь и сам ее воспитывать.

Джастина усмехнулась.

— Вот как! Мы уже начинаем заявлять свои права! Но ты и без того часто видишь дочь. И кроме того, что же тебе мешает, приезжай чаще.

— Я не могу жить на два дома. Сейчас дела складываются так, что я не могу надолго выезжать из Бонна. Так что придется тебе пожертвовать своей свободой и вернуться домой, — настаивал Лион. Он не сердился и не повышал голос, но в его тоне прозвучало нечто такое, что заставило Джастину унять вспыхнувшую было в ней ярость. Она подбежала к мужу и обвила руками его шею.

— Не сердись, Ливень. Я не хотела тебя обидеть. Но пойми и ты меня. Я только-только нашла себе интересное дело. Представляешь, у меня появилась возможность сняться в кино. Правда, сначала только в эпизоде, а если получится, то я могу рассчитывать и на более серьезную роль… Мне необходимо находиться здесь, Ливень.

Лион поморщился и разжал руки Джастины.

— Сядь, Джас. У нас слишком серьезный разговор, чтобы сводить все к детским ужимкам: —

Прости. Не сердись. Ведь дело не в этом. Тебе не кажется, что наш брак превращается в странный союз двух просто знакомых людей. Мы живем в разных городах и даже в разных странах, практически ничего друг о друге не знаем. Дженнифер растет без отца. И ты считаешь такое положение дел нормальным? Ты можешь что угодно думать обо мне, можешь считать меня тираном… кем тебе еще угодно меня считать? Но я настаиваю, чтобы ты вернулась домой.

Джастина потянулась всем телом как дикая кошка, готовая к прыжку. Она ощутила внутри холодок, в голове у нее зазвенело как всегда, когда ее охватывал гнев. В такие минуты женщина уже не думала ни о том, кто прав, кто виноват, ни о последствиях своей вспышки. Джастина уже давно готовилась к этому разговору, у нее не было иллюзий относительно давних заверений мужа, что она всегда будет заниматься тем, чем захочет, и никогда не оставит сцену. Однако ее небольшой опыт общения с мужчинами убеждал ее, что так будет не всегда.

— Ты не смеешь так со мной разговаривать! — звенящим голосом заговорила Джастина. — В конце концов я сама отвечаю за себя. Ты увез меня из Лондона, по вашей милости, Лион Хартгейм, я потеряла театр. Но в кино я сниматься буду. Я долго ждала этого и теперь, когда меня пригласил Феллини, второй раз такую жертву я приносить не собираюсь.

— Решай сама, herzchen, — спокойно и холодно сказал Лион, направляясь к выходу, и уже от двери добавил: — О своем решении сообщишь в гостиницу. А сейчас, спокойной ночи!

Джастина растерялась. От этого чертова немца можно ждать всего, чего угодно. Какая гостиница? Он не хочет даже ее выслушать.

— Почему уходишь, Лион? Ведь это и твой дом тоже!

— Человек может жить где угодно, дорогая, но дом у него всегда один. И если ты до сих пор этого не поняла, мне остается только сожалеть об этом. А ухожу я потому, чтобы дать тебе возможность подумать и принять решение. Наши многолетние переговоры на этот счет закончены.

Лион решительно повернулся и вышел. Джастина слышала, как он направился в комнату дочери, потом опять послышались его шаги — он шел обратно — и она взволнованно перевела дух. Значит, он не уходит, она еще имеет власть над ним. Но шаги начали удаляться, и через некоторое время внизу послышался стук входной двери. Лион ушел в ночь, и Джастина знала, что больше в этот дом он не вернется.

Ей хотелось закричать, заплакать. Но плакать она не умела, даже в детстве никто не видел ее слез. Да и кричать что толку, Лиона криком не вернешь. И тут Джастина задумалась, а хочет ли она возвращать Лиона? У нее было сложное к нему отношение. Она даже не знала, можно ли то, что она испытывала к Лиону, назвать любовью. Сначала, когда она большую часть времени стала проводить в Риме, ей его не хватало. Нет, она не тосковала по нему, но скучать скучала. Ее муж такая каменная глыба, за которой чувствуешь себя защищенной от всех житейских бурь. Дженнифер же вполне обходилась без отца, хотя и радовалась, когда он к ним приезжал. Но стоило Лиону появиться в их доме, как Джастина уже скоро начинала злиться. Лион подавлял ее своей непогрешимостью. Он всегда знал, как надо поступать и как не следует. И что самое обидное, он всегда оказывался прав. Рядом с ним Джастина чувствовала себя маленькой глупенькой девочкой, этаким капризным несмышленышем. Даже ее постоянная задиристость и неуступчивость воспринималась им как детские капризы. Лион относился к ней снисходительно, и это раздражало Джастину. Хотя внешне все было великолепно, они были прекрасной любящей парой. Разве что только жили большей частью раздельно: он в Бонне, она с Дженнифер в Риме. В «светской хронике» иногда появлялись едкие заметки по этому поводу, но Джастина газет не читала, а Лион, как ей казалось, не придавал им никакого значения.