Мэгги
Шрифт:
— Неужели ты не можешь быть полюбезнее с людьми? — хмурился Лион. — Ведь я же не настаиваю, чтобы ты непременно подружилась с ними. Не нравятся они тебе, не надо, но элементарную вежливость проявлять ты обязана, хотя бы как жена политика. Используй хотя бы свой талант актрисы и улыбайся так, как будто только их ты и мечтала всю жизнь увидеть.
Джастина не хотела огорчать мужа и первое время старалась изо всех сил понравиться его окружению. И все-таки у нее не всегда это получалось. Одно дело на сцене, а в жизни совсем другое. Слишком уж она была вызывающе независима. Ее непокорная натура не хотела вписываться в раз и навсегда установленные в этом обществе рамки приличия.
Джастина все чаще и чаще ловила на себе
— Я знала, что ты разочаруешься во мне, Ливень, — однажды расплакалась Джастина. — Я не могу жить в постоянной узде. Я такая, какая есть, и ты это прекрасно знал. Зачем ты заставляешь меня притворяться? Ты всегда знал, что я не умею этого делать, и ты готов был принять меня такой, какая я есть.
Лион обнял Джастину, посадил ее себе на колени, и она, зареванная, уткнулась ему в грудь лицом.
— Я и сейчас не отказываюсь от своих слов, herzchen. Прости, если я настаивал слишком резко. Наверное, я сам сошел с ума настолько, что решил уподобить тебя этим засушенным селедкам.
— Почему селедки, да еще засушенные? — хихикнула Джастина, глубже зарываясь в широкую грудь мужа и потихоньку расстегивая ему Пуговицы на рубашке. Она засунула руку в образовавшуюся щель и пробежала пальцами по его покрытой густыми волосами груди. Лион вздрогнул, крепче прижал к себе жену и, легко подняв ее на руки, осторожно ступая мимо детской, понес Джастину в спальню. Мир был восстановлен. Той же ночью Джастина уговорила Лиона купить дом в Риме, чтобы они, когда вместе, а если он не сможет, то с маленькой Дженнифер могли уезжать туда пожить.
Малышке Дженнифер было уже около года, и она была чудо. Ее маленькую головку покрывали роскошные каштановые локоны, а на симпатичной мордашке с пухлыми, вечно улыбающимися губками выделялись огромные светлые глаза. Она была ни в мать и ни в отца, а так — сама по себе. Единственное, что она переняла от матери, если не считать ее странных светлых глаз, так это невероятное упрямство и независимость.
— Везет мне на самостоятельных женщин, — смеялся отец, когда услышал первое слово от своей дочери. Это слово было не «мама» и не «папа».
— Сама, — пролепетала малышка, пытаясь ухватить ручонкой ускользающую игрушку, которую Лион хотел подвинуть к ребенку.
— Нет, ты только послушай, Джас, что она сказала! — восхитился он. — Скажи «папа». Ну, пожалуйста, Дженни, скажи «папа»! — И малышка, широко улыбнувшись отцу своим беззубым ротиком, залепетала:
— Папа, сама, папа, сама…
— Потрясающе! — никак не мог успокоиться Лион. — Это она от тебя наслушалась. Вылитая мать, все сама да сама!
— Ну отец ее тоже никому не кланялся и ни от кого не ждал помощи! — парировала Джастина. — Зато наша дочь не пропадет в этой жизни.
— Надеюсь, ты меня простила за то, что я тебя, как ты говоришь, «наградил» дочерью? — хитро улыбнувшись, спросил Лион. — Ты уже вполне освоилась с ролью мамы?
Джастина фыркнула, тряхнула рыжей гривой волос и в тон мужу ответила:
— Если бы я тогда сама не захотела ребенка, доблестный Лион Мерлинг Хартгейм так бы и остался наедине со своими желаниями.
— Пожалуй что ты и права, — сокрушенно согласился Лион и подставил малышке руку, уцепившись за которую она решительно затопала по полу.
9
Несмотря на то, что Джастина сказала Лиону, что сама хотела ребенка, это было не совсем так. Сразу, когда она поняла, что беременна, ее охватила паника. Это было для нее уже слишком. И без того из-за замужества ей практически пришлось оставить сцену. Немецкий язык она знала плохо, а без этого в Германии, где во всех театрах пьесы ставились на немецком языке, получить достойные роли она не могла. Подолгу оставаться в Лондоне в то
Джастина пыталась найти какой-то выход из этого своего положения, а тут еще оказалось, что она забеременела. Весь ее мир, к которому она так стремилась и который так настойчиво выстраивала, рушится. Какого черта! Для чего он влез в ее жизнь? Она никогда не стремилась выйти замуж и ничего ей не было нужно, кроме сцены, а он опутал ее своими сетями, подкупил своим многолетним присутствием рядом. И вот что из этого получилось! Джастина была вне себя от ярости. Она ненавидела Лиона, ненавидела своего будущего ребенка, а тут еще надо улыбаться направо и налево всем его лживым партнерам по играм в политику. Не много ли вы хотите, дорогой Лион Мерлинг Хартгейм?
Но Лион тогда твердо и даже жестоко заявил ей, что, если она что-нибудь сделает и ребенка не будет, он оставит ее. Она вспылила, хотела крикнуть ему: «Ну и черт с тобой!» — но вовремя спохватилась. Джастина хорошо знала Лиона Хартгейма. Он мог годами терпеливо ждать, когда она наконец созреет и ответит на его чувства, но оскорбления не потерпит даже от нее. От нее, тем более. Она просто его не увидит никогда. И все.
И Джастина притихла. Ей пришлось смириться даже с тем, что в связи с ребенком ее мысли о сцене отодвигаются на неопределенное время. Ведь она уже не молоденькая, появляются другие актрисы — юные и талантливые — да еще такой долгий перерыв. Кому она потом будет нужна. Боже мой! Боже мой! Неужели респектабельный муж, ребенок, шикарный дом — это то, к чему она стремилась в жизни? Джастина зарыдала, она не хочет этой тусклой размеренной жизни, ее место на сцене!.. И вдруг ее пронзила мысль. Конечно, как же она об этом не подумала! Ведь мать точно так же не хотела появления ее, Джастины! Да, наверное, так оно и было. Мать не любила своего мужа и не хотела от него ребенка.Джастина чувствовала это с раннего детства. Она, наверное, вот так же ненавидела ребенка еще в своем чреве. Неужели Джастина хочет такой же участи и для своего малыша. Тем более она-то ведь любит Лиона, своего чудесного упрямого Ливеня. Нет-нет, она хочет то него ребенка! И обязательно будет рожать. А с театром? Ладно, потом разберемся.
Обида на мать, тоска по материнской любви нет-нет да будоражили все существо Джастины. Может быть, давал себя знать возраст, но теперь Джастина все больше и больше сожалела, что они с матерью никогда не были близки. Джастина давно уже поняла или думала, что поняла из-за чего все это происходило. Мать не любила ее отца, поэтому не полюбила и ребенка от него. Но почему же в таком случае она души не чаяла в Дэне. Ведь не просто потому, что Дэна невозможно было не любить. Это, конечно, так. Но что-то здесь было еще. Всем было ясно, что Дэн с самого начала был желанным ребенком, а Джастина нет, хотя у них один отец. А что если?..Джастина даже вздрогнула от той чудовищной мысли, которая внезапно пришла ей в голову. Но кто?..В памяти Джастины возникло прекрасное лицо брата, а рядом с ним, как она привыкла видеть в последние годы, старое, покрытое морщинами лицо кардинала Ральфа де Брикассара. А что если представить его помолодевшим лет на пятьдесят, где-то в возрасте Дэна. Фу, черт! Придет же такое в голову. Ведь кардинал же! Хотя он ведь не всегда был кардиналом. Молодой священник и весьма недурен собой. Если Дэн и в самом деле похож на него, то его преосвященство был в молодости неотразим.Джастина почувствовала, что разозлилась и язвит. «Господи, прости меня, если даже я и права, пусть душа его успокоится там».