Мегрэ и труп молодой женщины
Шрифт:
— Во сколько она вышла?
— Переодевание заняло минут пятнадцать.
— Спешила?
— Похоже, что так. Два или три раза смотрела на часы.
— На свои?
— Не заметила, чтобы они у нее были. Часы висят над прилавком.
— Когда она выходила, шел дождь. Она взяла такси?
— Здесь нет стоянки. Она пошла в сторону улицы Бланш.
— А в этот раз она назвала вам свою фамилию и адрес?
— Я ее не просила об этом.
— Вы не могли бы найти тот листок, на котором в первый
Со вздохом хозяйка обошла вокруг прилавка и выдвинула ящик, до краев заполненный блокнотами, счетами, карандашами, образцами тканей и множеством разномастных пуговиц. Разгребая все это, она не переставала говорить:
— Месье понимает, что хранить их адреса бесполезно: они, как правило, снимают квартиры, которые меняют чаще, чем белье. Когда им становится нечем платить за квартиру, они просто-напросто испаряются… Нет! Это не то… Если я правильно запомнила, то это где-то рядом, знакомая улица. Но не могу найти. Если вам это очень нужно, я поищу получше и позвоню месье.
— Я буду вам очень благодарен.
— Он с вами работает? — она показала на Лоньона. — Он мог бы рассказать месье обо мне кое-что интересное. Правда, должна признаться, что вот уже много лет у меня все в порядке. Не так ли, красавчик?
Мегрэ завернул вещи в ту же самую серую бумагу.
— Месье не оставит мне мое голубое платье?
— Не сейчас. Мы позднее пришлем его.
— Как вам будет угодно. Комиссар уже пошел к выходу, когда вспомнил еще об одной детали:
— Когда она пришла вчера вечером, то просила любое платье или именно то, которое уже один раз брала?
— То, которое уже брала.
— Как вам кажется: если бы его не было, взяла бы она другое?
— Не знаю. Просила именно это.
— Благодарю вас.
— Не за что.
Они вернулись к машине. Рабыня закрыла за ними дверь. Лоньон по-прежнему молчал. Наверное, ждал вопросов.
— Сидела?
— Три или четыре раза.
— Скупка краденого?
— Да.
— Когда была последняя судимость?
— Года четыре или пять назад. Сначала она была танцовщицей, затем совладелицей публичного дома, когда такие заведения еще существовали.
— У нее всегда живет такая невольница?
Шофер ждал указаний.
— Лоньон, вы вернетесь к себе?
— Если у месье Мегрэ нет срочного задания.
— Площадь Константэн-Пэкёр, — распорядился Мегрэ.
— Я могу пойти пешком! Черт бы его побрал с этой его ненавязчивой покорностью!
— Вы знаете эту Вивьен?
— Ее — нет. Они часто меняются.
— Что, выгоняет?
— Нет, сами уходят. Она принимает их, когда им уже так плохо, что некуда деться.
— Зачем она это делает?
— Может быть, просто для того, чтобы не спали на улице…
Лоньон, казалось, говорил: «Знаю, что вы в это не верите и подозреваете Бог знает какие отвратительные штуки. Неужели вы не можете понять, что даже такая женщина может иметь доброе сердце и ей не чуждо милосердие. Я тоже… А все воображают, что я…»
Мегрэ вздохнул.
— Лучше всего было бы, чтобы вы выспались. Скорее всего вы мне понадобитесь этой ночью. А что вы вообще думаете об этой истории?
Вместо ответа Лоньон пожал плечами. «Зачем притворяться, что я что-то думаю, если и так — он не сомневался в этом ни на минуту — все меня держат за идиота».
Это было несправедливо. Лоньон не только отличался интеллигентностью, но и был одним из самых добросовестных сотрудников париж ской полиции. Слишком занудным, правда.
Машина остановилась на небольшой площади перед обычным доходным домом.
— Месье будет звонить мне в комиссариат?
— Нет, домой. Так будет лучше.
Через полчаса Мегрэ был уже на набережной Орфевр и, держа сверток под мышкой, вошел в комнату инспекторов.
— Есть что-нибудь для меня, Люка?
— Нет, патрон.
Он разочарованно нахмурился. После выхода утренних газет с, фотографией неизвестной прошло уже несколько часов.
— Никто не звонил?
— Если ты надолго, надень теплое пальто. После захода солнца становится холодно.
На столе не было ни одного донесения. Мегрэ вызвал Люка.
— Опять ничего? Никаких звонков?
— Нет, патрон. Вот, принес вам дело Элизабет Кумар. Мегрэ стоя пролистал его, не найдя там ничего, что бы он уже не знал от Лоньона.
— Лапуэнт разослал фотографии в газеты.
— Он здесь?
— Ждет вас.
— Позови.
Фотографии были просто шедеврами монтажа. Глядя на них, Мегрэ испытал что-то похожее на шок. Он видел девушку дважды: первый раз — в свете фонарей на мокрой от дождя площади Вэнтимиль, второй — на мраморном столе в институте у доктора Поля. Сейчас он видел ее такой, какой она была вчера, когда вечером зашла к мадемуазель Ирэн.
На Лапуэнта фотографии тоже произвели впечатление.
— Что вы об этом скажете, патрон? — спросил он неверным голосом. И, помолчав, добавил:
— Красивая, правда?
Лапуэнт неточно выразился. Девушку нельзя было назвать красивой. Это было нечто большее, что нелегко поддается точному определению. Фотографу удалось вдохнуть жизнь в ее глаза, которые будто задавали вопрос. И никто не мог на него ответить.
На двух фотографиях она была в своем черном платьице, на третьей — в плаще, еще на одной — в вечернем туалете. Можно было представить ее на улицах Парижа, среди толпы таких же девушек. Вот она идет по улице, останавливается около витрин, а потом спешит дальше, один Бог знает куда.