Мегрэ ищет голову
Шрифт:
— Что представлял собой последний Буассанкур?
— Я как раз подхожу к этому. Я был его нотариусом. Много лет каждую неделю обедал в его замке и охотился на его землях. Следовательно, хорошо его знал. Прежде всего, он был хром, что отчасти объясняет его вечную угрюмость. К тому же история его семьи была всеобщим достоянием, двери большинства замков были перед ним закрыты, и это отнюдь не располагало его к общительности.
Всю жизнь ему казалось, что его презирают и собираются обворовать, так что
В одной из башен замка он устроил себе нечто вроде рабочего кабинета. Целыми днями он сидел над счетами не только фермеров и сторожей, но и самых незначительных поставщиков, исправляя красными чернилами подсчеты мясника и бакалейщика. Он часто спускался на кухню в час обеда прислуги и проверял, достаточно ли дешевые блюда им готовят.
Думаю, я не слишком нарушаю свой профессиональный долг, выдавая вам эти подробности: любой человек в Сент-Андре мог бы рассказать вам то же самое.
— Госпожа Калас — его дочь?
— Вы угадали.
— А Омер Калас?
— Он четыре года служил лакеем в замке. Отец его, поденщик, был жалким пьяницей. Вот мы и подошли к событиям, случившимся в замке четверть века назад.
Канонж остановил пробегавшего официанта и спросил Мегрэ:
— На сей раз вы со мной выпьете? Две водки, официант!.. Конечно, — продолжал он через мгновенье, повернувшись к комиссару, — вы не подозревали ни о чем подобном, посещая бистро на набережной Вальми.
Утверждение это было не совсем верным. Комиссар отнюдь не был поражен тем, что услышал.
— Мне случалось разговаривать об Алине со старым доктором Петрелем. К несчастью, он умер, и его сменил Камюзе. Камюзе не знал Алину и не сможет вам ничего о ней сказать. Я же, как вы понимаете, не способен изложить ее историю при помощи медицинских терминов.
Еще ребенком она отличалась от других девочек, в ней было нечто приводившее в замешательство. Она никогда ни с кем не играла и не ходила в школу. Отец желал, чтобы с ней занималась частная учительница. В замке сменилась целая дюжина воспитательниц, так как ребенок делал их существование невыносимым.
Считала ли она отца ответственным за то, что живет иначе, чем другие дети? Или же, как утверждал Петрель, все было гораздо сложнее? Не знаю. Девочки, кажется, чаще обожают отца, иной раз до чрезмерности. У нас с женой не было детей, и я не имею опыта. Может быть, детское обожание способно превратиться в ненависть?
Как бы там ни было, ребенок стремился лишь к одному: доводить отца до отчаяния. В двенадцать лет она пыталась поджечь дом. На какое-то время поджоги стали ее манией — приходилось следить за каждым ее шагом.
Потом появился Омер. Лет на пять-шесть старше ее, красавчик по крестьянским понятиям, он был грубым, крепким парнем с наглыми глазами, способным за спиной хозяина выкинуть что угодно.
— Вы замечали, что происходило между ними? — спросил Мегрэ, глядя на почти пустой зал и на официантов, ожидающих ухода последних клиентов — Тогда — нет. Именно об этом мы и говорили позже с Петрелем. Доктор считал, что интерес к Омеру у нее появился в тринадцать-четырнадцать лет. Это бывает и у других девочек, но обычно носит неясный и платонический характер.
То ли с Алиной дело обстояло иначе, то ли Омер не страдал избытком совестливости и вел себя с ней более цинично, чем обычно ведут себя в подобных ситуациях мужчины — во всяком случае, Петрель был убежден, что определенного рода отношения между ними продолжались долгое время. Он склонен был во многом объяснять их стремлением Алины огорчать и мучить отца. Возможно. Я в этом не разбираюсь и если останавливаюсь сейчас на этих подробностях, то лишь для того, чтобы сделать более понятным остальное.
Однажды — тогда ей еще не исполнилось и семнадцати — она тайком побывала у врача, и тот установил, что она беременна.
— Как она встретила это известие? — спросил Мегрэ.
— Петрель рассказывал мне, что она пристально и мрачно посмотрела на него и произнесла сквозь зубы:
«Тем лучше!» Учтите, что Калас тем временем женился на дочери мясника, которая тоже была от него беременна и родила несколькими неделями раньше. Не имея другого ремесла, он продолжал служить лакеем в замке, а жена его жила у своих родителей.
В одно прекрасное утро деревня узнала, что Алина де Буассанкур и Омер Калас исчезли.
Слуги рассказывали о драматической сцене, которая разыгралась накануне между отцом и дочерью. Более двух часов из малой гостиной доносились их яростные голоса.
Насколько я знаю, Буассанкур никогда не пытался отыскать дочь, она тоже никогда ему не писала.
Что касается первой жены Каласа, она года три страдала какой-то нервной болезнью, пока наконец ее не нашли повесившейся в саду.
Официанты громоздили стулья на столы; один из них смотрел на Мегрэ и нотариуса, держа в руке большие серебряные часы.
— Пожалуй, надо дать им закрыть, — высказался Мегрэ.
Канонж настоял на том, что платить будет он. Они вышли. Ночь была прохладной и звездной. Некоторое время они шли молча. Затем нотариус предложил:
— Давайте поищем какое-нибудь другое место и выпьем по последней?
Занятые своими мыслями, они прошли добрую половину бульвара Распайль и отыскали на Монпарнасе маленький освещенный ночной бар, из которого глухо доносилась музыка.
— Войдем?
Они не стали садиться за столик и устроились у стойки, где девицы приставали к толстому пьяному мужчине.