Мегрэ забавляется
Шрифт:
— Ну, что? Разве я тебе солгала? — спросила она меня на другой день.
— Нет.
— И недели не пройдет, как я стану настоящей женщиной.
Больше мне Эвелин об этом ничего не рассказывала, но я месяц спустя видела, как вечером она выходила из того же дома.
Знаю, что у нее были и другие мужчины. Однако потом она больше не откровенничала. И я ее не осуждаю, ведь она же была больна, не так ли?»
Согласно Лассаню, существовал и противоположный лагерь, где Эвелин защищали, причем доходило до того, что к этому делу примешивали политические
«В результате приезда мэтра Шапюи страсти накалились до предела, и едва он расположился в номере отеля, как, не умолкая, стал трезвонить телефон — ему без передышки высказывали разные мнения, как анонимно, так и открыто.
Конечно, если верны собранные нами сведения и соответствуют действительности дошедшие до нас слухи, о которых мы не убоялись сообщить читателям, несмотря на угрозы Ива Ле Терека, то дело на бульваре Османн предстанет, вероятно, в новом свете».
А Мегрэ между тем хотел бы получить ответы на два вопроса: знала ли Эвелин о связи мужа с дочерью Жозефы и был ли Филипп Жав в курсе отношений жены с доктором Негрелем? Интересно, удалось ли Жанвье, заменившему его в кабинете на набережной Орфевр, прояснить эти два момента.
Потом Мегрэ вспомнил и о другом вопросе, которым задавался в первый же день: почему Эвелин Жав оказалась нагишом, когда ее обнаружили в запертом шкафу?
Куда исчезла ее одежда?
Все это выглядело как драма с тремя действующими лицами или даже как некий водевиль, с той лишь разницей, что один из персонажей уже распрощался с жизнью, а другой вскоре может потерять голову или по меньшей мере свободу.
— Ты считаешь, что все это нужно было вываливать? — спросила мадам Мегрэ.
Да, он был убежден, что нужно говорить все или ничего.
— Если то, о чем пишут газеты, правда, она — несчастная женщина, которую следует скорее пожалеть, чем поносить.
Мегрэ заранее знал, какова будет реакция жены. Помолчав, она продолжила:
— Это не причина, чтобы кого-то убивать, да еще таким трусливым способом.
Она была, конечно, права, но кто убил мадам Жав?
И почему? Это «почему» его особенно интриговало.
Только больше зная об Эвелин, можно понять, что двигало убийцей.
Последние годы, по крайней мере два, она находилась как бы между двумя мужчинами: с одной стороны — муж, с другой — доктор Негрель.
Если предположить, что в какой-то момент ее любили оба, то в субботу, когда она погибла, ее не любил ни один из них. Филипп Жав, по причинам неизвестным Мегрэ, но о которых он, как ему казалось, догадывался, все больше и больше отдалялся от нее и влюбился в Антуанетту Шовэ. Жильбер Негрель обручился с девушкой, которая, видимо, могла составить ему прекрасную пару.
Знала ли об этом Эвелин? Говорил ли он с ней о разрыве? А собственно, что за связь была между ними?
Сведения, полученные из Конкарно, позволяли набросать общую картину. Эвелин не дожидалась, когда мужчины начнут за ней ухаживать. Она брала их на абордаж.
«Я его добьюсь!» — заявила
Не поступила ли она так же и с Негрелем, когда он стал посещать бульвар Османн?
«Я его добьюсь!»
В этот период ее муж уже влюбился в Антуанетту. Ему приходилось вечерами уходить на консультации, и Эвелин с Негрелем оставались наедине. Негрель в ту пору еще не был знаком с дочерью мэтра Шапюи. Прилежный и усидчивый в работе, он шел тогда лишь на случайные любовные интрижки.
Все это выглядело вполне правдоподобно. Негрель не ведал о прошлом внешне благонравной женщины, казавшейся ему совершенно беззащитной перед жизненными невзгодами.
Возникла ситуация, в которой смешалось что-то от комедии и что-то от драмы.
Эвелин, столь жадная до полнокровной жизни, торопившаяся взять все от, вероятно, недолгого пребывания в этом мире, оставалась одинокой в обществе двух мужчин, каждый из которых любил кого-то на стороне.
У мужа была Антуанетта — и та чем-то напоминала ее саму! — а у Негреля — Мартин Шапюи, жениться на которой он решил столь же твердо, как в свое время Эвелин добивалась сорокалетнего мужчину в Конкарно.
Ей не оставалось ничего, кроме драгоценностей, поскольку ребенок, похоже, не занял важного места в ее жизни и его передали на попечение няни.
Страсть к приобретению драгоценностей, которые она даже не носила, тоже бросала некий любопытный отсвет на ее характер.
Не из жадности же она скупала их, как это делают некоторые женщины, убеждая себя в том, что драгоценности — капитал, который полезно иметь на черный день.
Мегрэ в глаза не видел никого из участников этой драмы. Он познакомился с ними только по газетным статьям. Тем не менее он подозревал, что коллекционировать драгоценности заставляло Эвелин нечто вроде мести.
Имей он возможность позвонить на набережную Орфевр, спросил бы у Жанвье: «С какого времени она начала приобретать или требовать, чтобы ей дарили ценные украшения?»
Сам он готов поклясться, что по времени это совпало с началом романа доктора Жава и Антуанетты, в любом случае — с момента, когда Эвелин обнаружила, что ее больше не любят.
Как бы то ни было, но она оставалась одной из Ле Гереков. Это ее богатство, это деньги Ле Гереков, позволили мужу обосноваться на бульваре Османн и стать модным врачом. Разве не купила она его? Разве не доходы от завода Ле Гереков стали финансовым источником их хозяйства?
И вот он больше ее не любил. У него появилась другая женщина. Он оплачивал ее квартиру на улице Вашингтон, содержал, когда она оставила работу. И по ее, Эвелин, разумению, делал это на деньги, принадлежавшие Ле Герекам. Тогда-то она и принялась их транжирить. А чтобы сделать это побыстрее, покупала себе драгоценности или требовала их от мужа.
Жанвье имел возможность проверить это по банковским счетам. Мог также узнать, передавалась ли часть доходов от завода напрямую Эвелин или ее мужу.