Механический Зверь. Часть 6, Тот, кто сражается с чудовищами

Розин Юрий

Лазу нравилось выглядеть так, при разработке формы Дьявола он поначалу даже подумывал использовать именно этот облик, но потом решил, что не стоит. Маленький дракон смотрелся бы не слишком внушительно, а слишком большое тело из пламени не было целесообразно. Так что он решил оставить эту форму на будущее, мало ли какие еще типы магии он узнает и сможет использовать.

Сейчас, однако, он был ведомым, а не ведущим. Айна, а вернее ее проекция-ангел, стояла, не шевелясь и ему оставалось только ждать, что же будет.

Первыми задвигались мельчайшие песчинки серой пустыни. Поначалу почти незаметно, но с каждой секундой все быстрее и быстрее, они начали перекатываться,

создавая вокруг них двоих огромный идеально ровный круг. И чем быстрее было вращение, тем больше песчинок захватывал вихрь и тем выше в воздух они поднимались. В какой-то момент этот вихрь поднялся выше драконьей головы Лаза, полностью скрыв от его взора серую пустыню.

Однако пока что, кроме этого, не происходило ровным счетом ничего. По крайней мере никаких изменений в энергии не чувствовалось. Прошло еще несколько минут, а может и часов, в этом мире время текло очень странно. Вихрь продолжал ускоряться и расширяться, превратившись в самую настоящую стену из серого пепла, и если не знать, что он крутится, заметить это было очень сложно.

И тогда Лаз заметил, что песок под его лапами и под ногами Айны начинает менять цвет, постепенно захватывая все большую территорию круга, огороженного серым вихрем. У него – черный, у нее – белый. И теперь уже было довольно просто предсказать, что произойдет дальше. Семен Лебедев, увлекавшийся религиями и верованиями, где-то в подсознании Лаза довольно заулыбался.

Традиционного китайского символа Инь-Ян, конечно, не появилось, это было бы слишком большим совпадением. Но когда две ровные половинки круга начали, словно утягиваемые за собой вихрем, сворачиваться друг в друга, знакомая многим землянам картинка стала очевидной. Останавливаться на форме капель эти половинки, правда, не собирались. К центру круга они закручивались все быстрее и быстрее, и довольно скоро ровно между Лазом и Айной появилась спираль из бесконечно закрученных друг вокруг друга черных и белых линий. Подняв голову, дракон увидел ровно ту же спираль высоко у них над головами…

А потом вся эта конструкция взорвалась, поглотив и Лаза, и Айну, и весь этот серый мир.

***

Лаз плыл в молочной пустоте, раскинув руки широко в стороны, словно под ним была обычная река, а не бесконечное ничто. Да, руки были, вполне человеческие. Как и все остальное, впрочем.

А прямо над ним, казалось, стоит протянуть руку, словно отражение в зеркале, плыла Айна. Только ее зазеркалье было черным, как чернила.

“Ты чувствуешь?”

“Что?”

“Меня. Ты чувствуешь меня? Мой страх?”

“Да. А что чувствуешь ты?”

“Ярость и силу. Много, очень много силы и еще больше ярости.”

“Это приятно, правда?”

“Неописуемо приятно. Я боялась этого, но сейчас… хочу.”

“Со страхом также.”

“Ты хочешь бояться? Но почему?”

“Если ты боишься, значит ты жив. Не боятся только мертвецы. Но я не знаю, могу ли бояться, Айна. Имею ли право. Жестокая ирония в том, что бояться можно только тогда, когда бояться нечего.”

“А я пока не знаю, могу ли принять твою ярость. Как бы мне этого не хотелось.”

“И

что, мы останемся при своем?”

“Конечно нет. В любом случае нет.”

“Айна…”

“Да?”

“Ты выйдешь за меня?”

***

– Отдыхаешь? – Фауст, не дожидаясь ответа, опустился в соседнее кресло.

– Думаю.

– Над чем?

– О разнице между тем, когда ты просто отказываешься от чего-то, и тем, когда ты, попробовав это, решаешь отказаться.

– О, это просто. – Отстегнув перевязь с мечом, мешавшую ему устроиться поудобнее, Фауст вытащил из ножен клинок и уколол лезвием палец, после чего продемонстрировал укол Лазу. Выступившая капелька рубиновой крови заискрилась в пробивающихся сквозь листву солнечных лучах. – Представим, что до того, как я укололся, я никогда не ощущал боли. Мне рассказывали, что это очень неприятное ощущение, что от него по всему телу дрожь, пытались расписать все ужасы боли во всех красках и подробностях. И, так как у меня не было причин сомневаться в этих словах, я знал, что боль – это что-то плохое и избегал ее. Но знал ли я на самом деле, почему ее избегаю? Нет. У меня были только слова, сказанные кем-то другим, а слова, как бы там не было – штука очень ненадежная. И лишь уколовшись и ощутив, что такое боль, я смог осознать, ПОЧЕМУ.

– Тут ты прав, конечно, но я не об этом. – Лаз кивнул.

– А о чем? – Меч вернулся в ножны, а они, в свою очередь, были приставлены к спинке кресла.

– Я думаю не о том, в чем может быть причина отказа, а о том, что может последовать за таким отказом. Возьмем твой пример с болью. Если ты никогда в жизни не чувствовал боли, то, сколько бы тебе не говорили, что это плохо, неприятно и вообще фу, стал бы ты бояться ее по-настоящему?

– Вряд ли.

– Ага. И, следовательно, те вещи, которые могут привести к боли, для тебя были бы куда проще, чем для тех, кто боль уже испытал. К примеру, тебе ничего бы не стоило спрыгнуть с горы, ведь ты не знаешь, что ждет тебя по приземлении. Как говорят, что новорожденный теленок не боится тигра.

– Ну допустим, – Фауст кивнул, подтверждая, что следит за мыслью друга.

– Если же ты уже испытал боль и понял, что то же падение с горы может доставить ее тебе немало, подобные действия станут для тебя много сложнее, правильно? Ну, если тебе, конечно, боль не понравилась, но мы сейчас такое не рассматриваем. И вот, на краю скалы стоят двое: один знает, что именно ждет его по приземлении, а другой лишь слышал расплывчатое определение боли, но оба они отказываются прыгать. Потому что ни тот, ни другой, не хочет испытать на себе эту самую боль. А теперь вопрос: в ком из них больше страха? В том, кто понимает весь кошмар ситуации и трясется от ужаса, отказываясь сделать последний шаг, или в том, кто отказывается, даже не понимая, чего по-настоящему стоит бояться?

– Ничего себе у тебя тут философствования… – присвистнул Фауст. – К чему это, если не секрет?

– Ты боишься чего-нибудь? – Спросил Лаз вместо ответа.

– Конечно. – Пестрый мечник кивнул. – Высоты боюсь. Еще сороконожек очень не люблю, мерзкие твари. Боюсь терять друзей, боюсь беспомощности, тебя иногда боюсь… да много чего.

– А ты боишься бояться?

– Нет. – Отрезал Фауст. – Страх – это столь же естественно, как дыхание. И бояться его столь же глупо, как бояться выходящего изо рта воздуха.