Механизм пространства
Шрифт:
– Да, сэр.
– Вы считаете меня сумасшедшим?
– Нет, сэр. Я слишком обязан семье Ротшильдов.
Неделя пролетела для банкира быстрей ветра. С утра до вечера он занимался делами – долговые обязательства правительства, заседания совета «Alliance Insurance Company», восемьсот тысяч фунтов займа бразильскому императору [37] – все успевая, будто юноша. Натану повезло: его зятя задержал у себя герцог Веллингтон для каких-то важных консультаций. Объяснения откладывались, а при удачном исходе дела их могло и вовсе не потребоваться.
37
Бразильская
Впервые в жизни финансист надеялся на удачный исход, не торопясь сплюнуть через левое плечо. Это изумляло и настораживало.
Заказанную Эрстедом раму он сперва осмотрел сам. Черное дерево, сверху – золоченый щит с красной серединой; [38] по периметру – резьба в виде виноградной лозы. Ничего особенного, если не считать узора из стальной проволоки, затягивавшего всю плоскость будущей картины на манер паутины.
– Портрет скроет проволоку от взглядов, – заверил датчанин. – Впрочем, вы всегда можете сказать, что это – причуда художника или ваша. Узор, дорогой вашей матери с детства, или что-то в этом роде.
38
Rot Schild (Красный Щит) – такой щит украшал двери дома предков Натана, позднее отказавшихся от прежней фамилии и ставших Ротшильдами.
– Зачем это надо? – поинтересовался банкир.
– Мы замыкаем цепь. Поверьте, я мог бы все объяснить подробно, но вам не станет понятнее. Не обижайтесь, герр Ротшильд.
– Я не обижаюсь, – банкир щелкнул по натянутой проволоке, и та еле слышно загудела, словно крупный шмель. – Если ваша затея удастся, какие могут быть обиды? Если провалится – тем более. Вы ведь даже не обсудили со мной размеры вашего гонорара, не потребовали задаток…
Эрстед искренне расхохотался.
– А ведь правда! Сами видите, каждому – свое. В делах финансовых я – сущее дитя. Да, не забудьте: когда портрет повесят на стену, пусть ваша дочь первые дни почаще бывает рядом. Она сама поймет, когда нужда в ее присутствии отпадет…
5
– К вам посетитель, сэр!
– Кто?
– Мистер Эрстед, сэр. Как вы распорядились…
– Зови его, Джошуа! Немедленно!
Коньяк уже ждал на столе. Виноторговец Эммануэль Курвуазье, поставщик ссыльного Наполеона, мог гордиться: сегодня стол английского финансиста украшал напиток, каким на острове Святой Елены утешался бедняга-император. Впрочем, будь такая возможность, Натан Ротшильд купил бы нектар и амброзию – за любые деньги! – чтобы угостить спасителя любимой дочери.
Едва датчанин вошел, банкир, обычно сдержанный, кинулся его обнимать. Даже спутник Эрстеда в этот миг показался Натану милее обычного. Мало ли зачем славянский аристократ день и ночь таскает черные окуляры? Байрон, говорят, пил уксус для бледности, и ничего! Может, и князь – любитель уксуса…
– Герр Эрстед! Моя благодарность не знает границ!
– Я рад, – сухо ответил датчанин. – Как здоровье леди Анны?
Глаза его, сияя, ясно показывали: сухость напускная.
– Отлично! Врачи в один голос заверяют: опасность миновала! Что же до портрета, то он поначалу висел в ее комнате, как вы велели. Анна говорит, что на второй день он вдруг стал, как живой. Минута, не более; должно быть, причуды освещения. Дочери померещилось, будто портрет вот-вот заговорит.
– Что художник?
– Он утверждает, что мы подменили портрет. Что он сделал обычную копию, а на стене висит шедевр. И пытается дознаться, кто автор. Сказать ему, что автор – вы, герр Эрстед?
– Ни в коем случае! – возмутился датчанин. – Скажите вашему Оппенгейму, что его кисть великолепна. Что он сам не понимает, какое чудо сотворил. А призрак? Его больше не видели?
– Нет! И знаете, что интересно? Я получил письмо из Франкфурта. Моя мать выздоровела! К ней возвратились и рассудок, и силы телесные. Правда, она утверждает, что гостила у внучки в Лондоне, но в остальном – к маме просто вернулась молодость!
Обладай Натан даром пророка, способного провидеть, что Гутла Ротшильд, не зная болезней, проживет еще двадцать лет и умрет, чуть-чуть не дотянув до ста, в здравом уме и твердой памяти – его радость не стала бы большей.
Случаются минуты, когда больше некуда.
– Вы подготовили счет? – спросил он позже, когда коньяк закончился, и секретарь Джошуа сбегал за второй бутылкой, захватив сразу и третью.
– Да.
Эрстед достал лист бумаги, исписанный убористым почерком. Взяв счет, Натан Ротшильд торжественно разорвал его на мелкие клочки, не читая.
– Что бы вы ни хотели за вашу работу, – смеясь, сказал он, – у меня есть лучшее предложение. Джошуа, у вас все готово?
– Да, сэр.
На стол легли две тоненькие папки.
– Здесь – документы об открытии счета в «N. M. Rothschild & Sons». На ваше имя, герр Эрстед. Сумму я определил сам, и отдал распоряжения, чтобы счет пополнялся по мере необходимости. Вас это не должно беспокоить. В другой папке – документы об открытии в банках, принадлежащих нашей семье, корреспондентских счетов Общества по распространению естествознания. Я и мои братья, а также наши наследники, с этого дня полагают себя вашими инвесторами. В папке вы найдете письмо за моей подписью. Предъявите его в любом конце света – да хоть в Китае! – и в вашем распоряжении сразу появятся разумные средства.
– Вы понимаете, что делаете? – негромко спросил Эрстед.
– Понимаю. Я вкладываю деньги в науку. И, как деловой человек, надеюсь на прибыль. Кстати, передайте вашему брату – меня очень интересуют его опыты по получению алюминиума. Золото давно напрашивается, чтобы ему нашли заместителя…
Банкир встал.
– Я рад был иметь с вами дело, герр Эрстед.
– Взаимно, герр Ротшильд.
И они пожали друг другу руки – выходец из гетто и сын аптекаря.
Сцена четвертая
Апперкот
1
Малыш-Голландец Сэм злился.
Зря он согласился на эту потеху. Сегодня Сэм вообще не собирался боксировать. Он просто так зашел к старику Мендосе – потолковать с приятелями, размять кому-нибудь плечи, выпить кружку портера в славной компании. Среди учеников Мендосы – впрочем, как и среди зрителей – случались джентльмены, а то и настоящие лорды, не брезгующие отправиться с боксерами в «Карету и коней».
Попойка на дармовщинку – что может быть слаще?
«Хитер старик, – думал Сэм, уклоняясь от одного удара, а второй принимая на плечо. – Раз-два, о, Сэмюел, это ты, мальчик мой, как я рад тебя видеть… И вот тебя уже раздевают до пояса, и ты уже на двадцатифутовом ринге, а старый черт шепчет: поиграй с ним, Сэмюел, он в годах, но крепкий! И помни: лицо джентльмена – товар, не надо его портить без нужды…»