Механизмы радости (сборник)
Шрифт:
– Мы обнаружили это, – вставил Келли, – несколько часов назад.
– Простите меня, святые отцы, – продолжал Витторини. – Я похож на рыболова, сидящего на берегу. Когда он видит рыбу, то кидает в воду приманку. Я все время подозревал, что энциклики нет. Но всякий раз, когда этот вопрос всплывал и обсуждался в городе, я постоянно слышал, как священники из Дублина отрицают ее существование. И я подумал: она должна быть! Ведь они не пойдут проверять, так это или нет, потому что боятся обнаружить ее. Я же, в гордыне своей, не буду исследовать этот вопрос, поскольку боюсь, что ее нет. Так что в чем, собственно, разница между римской
– Хорошо, отец, хорошо. – Пастор Шелдон встал. – А теперь и я хочу сделать заявление. В следующем месяце сюда приезжает новый священник. Я долго размышлял над этим. Он итальянец, родился и вырос в Монреале.
Витторини прищурил один глаз и попытался представить себе прибывающего.
– Церковь – это полнота всех вещей для всех людей, – продолжал пастор, – и меня очень занимает мысль, каким может быть человек с горячей кровью, выросший в холодном климате, как наш новый итальянец. Впрочем, этот случай так же интересен, как и мой собственный: холодная кровь, воспитанная в Калифорнии. Нам тут не помешал бы еще один итальянец, чтобы растормошить здешнюю публику; и этот латинянин, похоже, из таких, кто может встряхнуть даже отца Витторини. Ну а теперь кто-нибудь хочет предложить тост?
– Пастор, разрешите мне, – снова встал отец Витторини. Он добродушно улыбался и переводил сверкающий взгляд по очереди на всех присутствующих. – Не Блейк ли говорил где-то о механизмах радости? Другими словами, разве не Господь создал окружающую среду, затем ограничил Силы Природы, дав возможность развиться плоти, возникнуть мужчинам и женщинам – крохотным куколкам, каковыми мы все являемся? И затем в неизреченной всеблагости и премудрости своей послал нас вперед к мирным и прекрасным пределам. Так разве мы не Господни механизмы радости?
– Если Блейк такое говорил, – сказал отец Брайан, – то я забираю свои слова назад. Он никогда не жил в Дублине!
Все рассмеялись.
Витторини пил «Айриш Мосс» и был, соответственно, весьма немногословен. Остальные пили итальянское вино и преисполнялись добродушия, а отец Брайан в приступе сердечности воскликнул:
– Витторини, а почему бы вам не включить, хоть это и не по-божески, этого демона?
– Девятый канал?
– Именно девятый!
И пока Витторини крутил ручки, отец Брай-ан, задумчиво глядя поверх своего стакана, спрашивал:
– Неужели Блейк действительно говорил такое?
– Важно то, святой отец, – отвечал ему Витторини, склонившись к призракам, мелькавшим на экране, – что он вполне мог так сказать, если бы жил сегодня. А это я сочинил сам сегодня ночью.
Все посмотрели на итальянца чуть ли не с благоговением. Тут телевизор кашлянул, и изображение стало четким; на экране где-то вдалеке возникла ракета, готовая к старту.
– Механизмы радости, – сказал отец Брай-ан. – А вот этот, который вы сейчас настраиваете? И тот, другой, вон там – ракета на стартовой площадке?
– Они вполне могут ими стать сегодня ночью, – прошептал Витторини, – если эта штука вместе с человеком, который в ней сидит, поднимется, и человек останется жив, и облетит всю планету, а мы – вместе с ним, хотя мы просто смотрим телевизор. Это действительно будет огромной радостью.
Ракету готовили к взлету, и отец Брайан на миг закрыл глаза.
«Прости мне, Иисус, – думал он, – прости старику его гордыню, и прости Витторини его язвительность, и помоги мне постигнуть то, что я вижу сегодня вечером, и дай мне бодрствовать в веселии духа, если понадобится, до рассвета, и пусть эта штуковина благополучно поднимется и спустится, и не оставь помыслами Своими раба Своего в той штуковине, спаси его, Господи, и сохрани. И помоги мне, Господи, тогда, когда придет лето, ибо неизбежно, что вечером Четвертого июля Витторини с детишками со всего квартала на нашей лужайке станут запускать ракеты. Все они будут смотреть в небо, словно настал Судный день, и тогда помоги мне, Всемогущий, быть таким, как те дети, пред великим концом времени и той пустотой, где Ты пребываешь вовеки. И помоги мне, Боже, в вечер праздника Независимости выйти, и запустить свою ракету, и стоять рядом с отцом-латинянином с выражением детского восторга от сверкающего великолепия».
Он открыл глаза.
Ветер времени доносил с далекого мыса Канаверал голоса. Очертания странных призраков неясно вырисовывались на экране.
Отец Брайан допивал остатки вина, когда кто-то осторожно тронул его за локоть.
– Отец, – сказал Витторини, приблизив губы к его уху, – пристегните ремень.
– Непременно. Непременно. И – большое спасибо.
Он откинулся в кресле. Закрыл глаза. Он ждал, когда вспыхнет пламя и раздастся гром. Он ждал толчка и голоса, который научит его дурацкой, странной, нелепой и чудесной вещи: обратному счету, все время задом наперед… до нуля.
Тот, кто ждет
Я живу в колодце. Я живу в колодце, как дымок. Словно дымка в каменной горловине. Я неподвижен. Я ничего не делаю. Я только жду. У себя над головой я вижу холодные ночные и утренние звезды. И солнце я вижу. Время от времени я пою древние песни нашего мира, той поры, когда он был еще совсем юным. Как я могу сказать вам, кто я такой, если я и сам не знаю. Никак не могу. Я просто жду. Я туман, я лунный свет, я память. Я стар и печален. Иногда я проливаюсь в колодец дождем. По воде, в которую падают дождевые капли, мгновенно паутинкой разбегается рябь. Я жду в прохладном безмолвии, но настанет день, когда моему ожиданию настанет конец.
Сейчас утро. Я слышу оглушительный грохот. Я обоняю пламя вдалеке. Я слышу металлический скрежет. Я жду. Я прислушиваюсь.
Голоса. Где-то в отдалении.
– Порядок!
Один голос. Говорит чужак. На неведомом языке, которого мне не дано знать. Ни единого понятного слова. Я обращаюсь в слух.
– Выпускайте людей!
Хрустят кремнистые пески.
– Марс! Так вот он какой!
– Где флаг?
– У меня, сэр.
– Отлично, отлично.
Солнце светит в синей вышине; золотые лучи играют на стенах колодца, и в теплом свечении я начинаю парить, как незримая и расплывчатая цветочная пыльца.
Голоса.
– Именем Правительства Земли я провозглашаю сию местность Марсианской Территорией, которая будет поровну поделена между странами-участницами.
Что они говорят? На солнце я вращаюсь, словно колесо, невидимый и ленивый, золотистый и неутомимый.
– Что там такое?
– Колодец!
– Не может быть!
– Да вот же он!
Приближается нечто теплое. Три создания перегибаются через устье колодца, и моя прохлада возносится им навстречу.
– Великолепно!