Меховое дельце
Шрифт:
— Володя, я же кушать хочу, — заскулила я жалобно. — Может быть, с голоду помру прямо сейчас, понимаешь!
Подполковник задумался. Видимо, голодная, ну и, конечно, какая бы то ни было другая смерть госпожи Ивановой пока не входила в его планы.
— Ладно, — буркнул он. — Делаем так: вы с Саньком едете домой, а, скажем, Федечкин минут через двадцать завозит тебе продукты. Идет? Федечкин!
Подбежал парнишка, как и ожидала — юный, румяный, синеглазый, холостой. Последнее, потому что обручальное кольцо
— А деньги? — спохватилась я.
— Федечкин!
Парнишка вернулся, взял у меня деньги, кивнул, отдал честь — исчез.
— Какой «разговорчивый» мальчик, — поделилась я с Сашей по дороге домой.
— Костя Федечкин? Он — да, он — такой…
Очень содержательное изречение.
Опасения наши не оправдались — не оказалось светлой «восьмерки» возле моего подъезда. Слава богу! Я вздохнула с облегчением. Кочетков покосился на меня, покачал головой, но ничего не сказал.
Какая-то ты, Танечка, трусливая стала в последнее время. Сдерживать себя надо, голубушка. А с другой стороны — какого черта! Посидели бы они сами — Саша и Киря — под рулем, каждую минуту ожидая или взрыва, или выстрела! Идет тут, понимаешь, осуждает, головой качает, мысли всякие нехорошие про меня думает. Тоже мне — мыслитель!
Короче говоря, я до такой степени разозлилась, что в квартиру бедного доброго Сашу не пустила — распрощалась на пороге. Тот повздыхал, повздыхал: «Я ж, это… Мне ж от товарища подполковника попадет… Что я смогу объяснить…» — и покорно удалился.
Да, выпало мне приключение… Ну ничего. Сейчас я тут посижу, отдохну — прямо здесь, в прихожей… Потом приедет еда…
Звонок. Это, конечно, Федечкин с продуктами. Спасибо тебе, молчаливый Костя Федечкин, милый исполнительный человечек! Открыла дверь.
На пороге стояло нечто лохматое и полупьяное — в рваной рубахе, залатанных джинсах и видавших виды кроссовках. Явно не Федечкин.
— Здорово! — вежливый гражданин попался. Даже улыбается — противно, правда. — А я, стало быть, по твою душу.
Я хотела дверь захлопнуть, но он не дал мне этого сделать.
Ну, ежели по мою душу — следовательно, это ангел смерти. Что-то не нравится мне он. Мерзкий какой-то. И на ангела не похож вовсе. Сейчас как дам ему по морде…
Как ни странно, не испугалась. А оказалось, напрасно. И Кочеткова зря выгнала. Потому что тип, явившийся «по мою душу», пребольно схватил меня за руку и поволок вниз по лестнице. Работающий лифт он проигнорировал.
Мои душераздирающие вопли и попытки вырваться привели лишь к тому, что Танечке зажали рот и приставили нож к горлу — ржавый, кстати. Ослабить мертвую хватку «посланника небес» не удалось…
Так и выволок на улицу. Сунул в стоявшую близко к подъезду машину. Как какую-нибудь
— Вот! Укусила, гадина.
— Так тебе и надо, — услышала я бархатный завораживающий голос. Что-то знакомое… Интонации, может быть? Или выговор? — Здравствуй, красавица.
— Привет.
— Ну что, милочка, прокатимся?
Терпеть не могу, когда меня обзывают «милочкой»! А красивый баритон похож на мурлыканье Тулузова. Мне снова попался «кот». Да он и похож на кота. Холеный такой… Но еще больше — на бегемота: гладенький, лоснится весь. И ухмыляется мерзопакостно. Это ж надо: такому чудовищу — и такой голос! Несправедлива матушка-природа.
Куда, кстати, меня везут?
А второго, вернее первого, того, который меня приволок, я точно где-то видела. Сейчас скажу… На рынке я его видела! Ну конечно — ошивался там некто около палатки с шубами. Теперь, значит, за моей персоной прибыл. Что делать будем, Танечка?
Так. Выехали на Петровский тракт. Сворачивать покуда некуда, можно сосредоточиться на этих двух типах, особенно — на предположениях о том, что они со мной собрались сделать. Застрелят-зарежут? Вряд ли… После — может быть, но сначала им нужно чего-то от меня добиться. Чего?
— Слушай, дорогая, у нас к тебе дело есть, — машина резко затормозила, и я, сидя возле дверцы, ударилась головой о стекло.
— О, елки!
— Не надо ругаться, дорогая. Послушай меня внимательно, — тот, что сидел за рулем, обернулся. — Брось ты это дело, а?
Сейчас скажет: «Ну чего ради тебе, молодой и красивой, рисковать своей жизнью, совать нос куда не следует…»
— Ну зачем тебе, красивой, молодой, рисковать своей жизнью… — закончить фразу «бегемот» не успел: я не выдержала и фыркнула.
— Славыч, эта гадюка над нами издевается, — хрипло изрек тот, что сидел рядом с ним.
Здорово же я им досадила, ежели они меня иначе как пресмыкающейся не называют. Не дай бог, будут палками бить.
— Ты запомни, дорогая… — вновь начал Славыч.
Но ведь Саша наверняка не успел далеко уйти. И Федечкин вскоре должен был подъехать. Неужели никто ничего не видел, не слышал?
— …поэтому я просто настаиваю, чтобы ты одумалась…
— Что, простите? Прослушала.
— Нет, говорю же я — издевается! — вспылил сосед «бегемота».
— Повторяю последний раз, — не повышая голоса, заявил водитель. — Ты слишком много знаешь, чтобы мы могли просто так тебя отпустить.
Все-таки прибьют.
— Однако мы люди гуманные… — продолжал Славыч.
Обещать — что угодно обещать, лишь бы вырваться из их лап. А потом сразу — к Кире. Но тут же раздалось:
— Да она тебе щас чего только не наплетет. Ангелом перепуганным прикинется. С крылышками. И немедля к менту своему рванет — на этих самых крылышках.
Телепат проклятый!