Мексика
Шрифт:
– Биотехнологиями. Я работаю в одной компании на Восточном побережье, в Окленде.
Она вскинула брови.
– Правда? Это что-то вроде создания картошки, которая сама идет в кастрюлю и по дороге чистит кожуру? Клонирование овец? Двухголовые собаки?
Лестер рассмеялся. Ему было хорошо. Лучше, чем просто хорошо.
– Не совсем.
– Меня зовут Джина, – сказала она, протянув через стол руку, – но, может быть, ты знаешь меня как Пуму. Джина Пума Карамелла.
Он дожал протянутую руку – сухую и маленькую, она чуть не потерялась в его ладони. Лестер был пьян, восхитительно пьян, и, кроме того, он до сих пор не попал в лапы местной полиции и не был атакован бандой галдящих засранцев; из него пока не высосали кровь ни малярийные комары, ни летучие мыши-вампиры; в общем, с ним не случилось ни одного из миллиардов тех ужасов, которыми его успели настращать перед отъездом, и это вызывало чертовски приятное чувство собственной неуязвимости.
– Что ты имеешь в виду? Ты актриса?
Она усмехнулась.
– Если бы, – встряхнув головой, она вилкой собрала по тарелке остатки рыбы, помогая себе указательным пальцем левой руки. – Нет, – сказала она. – Я боксер.
Алкоголь привольно циркулировал в его организме. Ему захотелось расхохотаться, но он подавил в себе это желание.
– Боксер? Ты шутишь? Ты ведь не имеешь в виду бокс? Что, правда?
– Чистая правда, – ответила она. Ее глаза горели. – Именно бокс. А сейчас я пытаюсь оправиться после поражения, что нанесла мне одна из этих сучьих королев ринга, Ди-Ди ДиКарло, две недели назад. Мой менеджер решил, что мне пока стоит затихариться ненадолго – ты понимаешь, о чем я?
Он весь наэлектризовался. Никогда в жизни ему не доводилось встречаться с женщиной-боксером, он и не думал, что такие бывают. Бои в грязи – это ладно, это он видел. На самом деле, после смерти жены он даже стал их настоящим фанатом, смотрел по вечерам во вторник, а иногда и в пятницу. Но бокс? Это неженский спорт. С пьяной дотошностью он ощупывал взглядом лицо Джины – это было прелестное, милое лицо, но на переносице виднелась красноречивая вмятинка – едва заметная, конечно, но как же он мог не углядеть ее раньше?
– Но разве это не больно? Ну, то есть, когда тебя бьют… бьют по телу, я имею в виду?
– По сиськам?
Он молча кивнул.
– Конечно, больно. А ты как думал? Но у меня есть специальный лифчик с толстой подкладкой. Я просто подтягиваю их наверх и прижимаю в стороны к ребрам – тогда у противника нет четкой цели. Но вообще-то, самое жуткое – это удары в живот, и она указала рукой на свой обнаженный живот, узкую щелку пупка и стальной пресс, но, ей-богу, ничего общего с тошнотворными животами культуристок, которыми так и кишит ESPN [12] – замечательный живот, великолепный пупок, просто глаз не оторвать.
12
Спортивный телеканал.
– Ты не очень занята сегодня вечером? Может, поужинаем вместе? – услышал он свой вопрос.
Она посмотрела на свою опустевшую тарелку, на которой не осталось ничего, кроме листьев латука – не ешьте латук, никогда не ешьте латук, только не в Мексике! – и пожала плечами.
– Почему бы и нет? Может, на пару часиков.
Он поднял непослушную отяжелевшую руку и, нахмурившись в попытке сконцентрироваться, уставился на часы.
– В девять?
Она снова пожала плечами.
– Идет.
– Да, кстати, – сказал он. – Я Лестер.
Прошло уже два года со смерти Эйприл. Ее сбило машиной в квартале от их дома, и хоть водителем оказался застывший за рулем отцовского Suburban'a подросток – это была не совсем его вина. Во-первых, Эйприл шагаула на дорогу фактически прямо под машину в двадцати футах от пешеходного перехода, и, кроме того, словно этого было мало, она тогда была с завязанными глазами. Да, с завязанными глазами и с одной из этих длинных гибких фиберглассовых тростей в руке, которыми слепые ощупывают мир у себя перед ногами. Ей это нужно было для курса психологии в университете Сан-Франциско: «Стратегии личности с физическими ограничениями». Преподаватель попросил двух добровольцев в течение недели не снимать сглаз повязку – даже на ночь, даже в постели, все без обмана, – и Эйприл первая подняла руку. К тому моменту они с Лестером были женаты уже два года – он впервые, она во второй раз, – а теперь прошло уже два года, как ее не стало.
Лестер всегда был не прочь выпить, а после смерти Эйприл стал получать от выпивки меньше удовольствия, но алкоголя ему уже требовалось значительно больше. Он осознавал это и пытался бороться. В общем, вернувшись к себе в комнату в приподнятом настроении от предвкушения вечерней встречи с Джиной – Джиной-Пумой – он не мог удержаться, чтобы не откупорить купленную в дьюти-фри бутылочку «Эррадуры» и не смочить горло долгим основательным глотком.
В номере не было телевизора, но кондиционер работал вполне сносно, и, прежде чем избавиться от пропитавшейся лотом рубашки, Лестер несколько минут постоял в потоке прохладного воздуха, после чего направился в душ. Вода оказалась чуть теплой, но это и к лучшему. Он побрился, почистил зубы и, выйдя из ванной, снова устроился перед кондиционером. Затем на глаза ему попалась бутылка на ночном столике, и он решил выпить еще глоточек – только один, ведь не хотел же он упиться в хлам еще до вечернего выхода с Джиной-Пумой. Однако потом он посмотрел на часы и увидел, что еще всего-навсего семь двадцать, Я подумал, мол, что за черт – два стакана, три, – ему просто хочется хорошо провести время. Слишком возбужденный, чтобы уснуть, Лестер рухнул на кровать, словно огромная мокрая, брызгающая водой рыбина, и принялся перелистывать желтоватые страницы «Под вулканом» – дешевого издания в мягкой обложке, которое он не мог не взять с собой из-за невыносимой томительной гармоничности романа. А что еще он должен был читать в Мексике – Пруста?
«No se puede vivir sin amar», [13] – читал он. – «Ты не можешь жить без любви», – и увидел, как Эйприл выходит на улицу с дохленькой фиберглассовой тросточкой и черной бархатной маской для сна, плотно прижатой к глазам. Эта картина ему совершенно не понравилась, ну просто никак, и он выпил еще и подумал о Джине. Он ни с кем не встречался уже полгода, и теперь явно настало такое время. Кто знает? Всякое может случиться. Особенно в отпуске. Особенно здесь. Он отставил бутылку и открыл книгу в конце, там, где консул с распоротым животом, потеряв всякую надежду, замертво падает в пропасть, а вслед за ним туда швыряют раздувшуюся дохлую псину.
13
Нельзя жить не любя (исп.).
Когда Лестер читал роман впервые, это показалось ему очень даже забавным – милая чернушка, мрачная ирония. Теперь он уже не был в этом так уверен.
Было без четверти девять, когда он спустился вниз, Джина уже ждала его в баре. Помещение освещалось бумажными фонариками, подвешенными за ниточки к сложенной из пальмовых листьев крыше. С океана дул еле заметный ветерок и доносился шелест волн, в воздухе витала смесь аромата жасмина и цитрусовых. Все столики были заняты, посетители трудились над рыбой и Маргаритами, тихо переговариваясь на испанском, французском и немецком. Хорошо. Просто чудесно. Но стоило Лестеру подняться на десять ступенек из патио в бар и подойти к стоике, как его нога словно отказали – будто бы они на мгновение исчезли, а потом как по волшебству были пристроены обратно. И все это в какую-то долю секунды. Еда Ему нужно поесть. Буквально чуток, и все устаканится. Для равновесия.
– Привет, – и он легонько пихнул Джину плечом.
– Привет, – отвечала она, вспыхнув улыбкой.
На ней были шорты, босоножки на высоком каблуке и голубой топ с завязками на спине, поблескивающий мелкими синими бусинками.
Лестер поразился, какая же она все-таки крохотная – в ней было едва ли больше сорока пяти килограммов веса. Прямо как Эйприл. Да нет, точно как Эйприл.
Он заказал «Эррадуру» с тоником, его лежащие на стойке руки казались огромными кирпичами.
– А ты не пошутила? – повернулся он к Джине. – Ну, о боксе, я имею в виду. Только не обижайся, но ты такая… такая, ну, маленькая. Мне просто интересно, не сердись.