Мексика
Шрифт:
– Что?
– Да здесь во всей этой стране маломерков не найдется никого выше метра семидесяти. Я уже заметил, – и расхохотался. Он просто не мог удержаться. – Криминальные элементы! – все еще тряся головой от смеха, Лестер повел Джину в ночь.
Считайте это расплатой за высокомерие.
Не прошли они и пары сотен ярдов – вокруг царила густая темнота, вдали на холмах, выли собаки, а звезды прочно заняли свои места на небосклоне, – как на них напали. Ничего общего с тем, как это много раз представлялось Лестеру, когда он плелся домой из закрывшегося бара на Двадцать четвертой улице в тайной надежде, что ему подвернется какой-нибудь незадачливый дерьмоголовый любитель подвигов, которого с полным правом можно будет порвать пополам. Никаких слов, никаких угроз типа: «У меня пистолет», «Гони кошелек» или «Это ограбление». Вот он бредет по пляжу, а его пьяная рука в предвкушении дальнейшего приятного развития событий покоится на плече Джины – и вот он уже лежит на песке, две пары обутых в остроносые ботинки ног жестоко и методично тузят его в лицо и по ребрам, а вокруг все замелькало и закружилось в вихре, словно в панике разлетевшаяся в стороны стайка мелких пташек. Послышался рык, проклятия, хруст кости – не иначе чей-то нос стал выглядеть иначе – это Джина, Джина Пума набросилась на нападавших и наносила им мощные и безжалостные удары кулаками. Он понял это, поднимаясь с песка, когда его внезапно перестали пинать. Хулиганье разбежалось.
– Ты в порядке? – спросила она, Лестеру даже сквозь шум волн было слышно ее ровное, чуть ускоренное дыхание.
Он выплюнул в ночь проклятие.
– Ублюдки! Сучье племя! Я убью вас!
Но это были лишь слова, пустые угрозы. Лестер это понимал. И что еще хуже – Джина тоже.
– Да, – наконец выдавил он.
Грудь тяжело вздымалась, в висках бился алкоголь и адреналин, вздувшиеся сосуды казались ему пульсирующими садовыми шлангами, змеившимися под кожей головы.
– Да, все о'кей… Мне вмазали по лицу… и по-моему… по-моему, сперли бумажник…
– Ясно, – странно спокойным голосом отметила Джина. – Ты уверен?
Затем она присела на корточки и, растопырив пальцы, принялась ощупывать песок.
Лестер присоединился к поискам, страшно обрадованный, что ему можно было пока оставаться на четвереньках. Бумажник? Да и черт с ним! Что ему какой-то там бумажник? Песок был приятно прохладным, и равномерный ритм прибоя передавался рукам самым непосредственным образом.
– Лес? – Джина уже встала и стояла над ним, заслонив звезды. Ему никак не удавалось разглядеть ее лицо. – Ты точно в порядке?
Откуда-то издалека до Лестера донесся его ответ:
– Да, все нормально!.
Ее голос был таким настойчивым, таким заботливым – голос подруги, жены, любовницы.
– Давай, Леб, пойдем. Тебе нельзя здесь оставаться. Это опасно.
– Хорошо, – сказал он. – Конечно. Я сейчас, ладно?
Свет был невыносимо ярким, его обжигающе-горячие лучи пробивались в щелки жалюзи. Проснувшись, Лестер обнаружил себя в своей постели – в своей мексиканской постели, в мексиканском отеле, в Мексике. Он был один. Без Джины. Так-то. Первым делом он посмотрел на часы. Вот они – сдавили запястье, словно браслет наручников, отделяя его обнаженное предплечье от мясистой розоватой кисти и безразлично показывая время; два тридцать два. Ладно. Он с трудом изменил положение тела с «лежа» на «сидя», осушил притаившуюся на ночном столике сразу за текилой пластиковую бутылку минералки и с минуту оценивал сложившуюся ситуацию.
Между ребрами, куда вчера ночью – как он начинал припоминать – многократно вонзались острые носы двух пар то ли туфель, то ли ботинок, Недовольно ворчала боль. Но это было сущим пустяком по сравнению с тем, что творилось с его лицом. Казалось, на нем не осталось ни единого неповрежденного участка, болело все – от лба до шеи. Он поднес руку к подбородку, и его пальцы уткнулись во что-то мягкое. Затем он попробовал пошевелить челюстью, но боль оказалась просто невыносимой. Правый глаз заплыл и не открывался, в голове без устали стучал молот, а горло сжимали спазмы тошноты. В довершение всего пропал бумажник.
Теперь придется позвонить и аннулировать все кредитки, а сам он – натуральный идиот, кретин. Лестер сочно обложил себя еще пару раз, но все же это был не конец света: у него еще было в заначке десять тонких хрустящих сотен, распиханных в разных, самых неожиданных местах в дорожной сумке, в сумочке с бритвенными принадлежностями и прочих небольших тайничках. Могло быть и хуже, подумалось ему, хотя и ненамного. Интересно, как он вчера добрался домой? Или его доставила Джина? При этой мысли он почувствовал, что сгорает от стыда.
Приняв душ, Лестер нацепил солнцезащитные очки с огромными зеркальными стеклами, прикрывающими его изуродованный глаз, и потащился в ресторан на веранде отеля. Джины там не оказалось, но это и к лучшему – ему требовалось какое-то время, чтобы немного прийти в себя и собраться с мыслями. Услужливая официантка была на месте – вся к его услугам, опять в традиционном платье до пят, на этот раз, правда, едва уловимого бледно-голубого оттенка. Она приветливо улыбнулась и что-то прощебетала. Лестер заказал два высоких бокала Smirnoff с naranja и содовой, а также яичницу из трех яиц с лепешками и огненно-жгучим соусом, от которого – можно не сомневаться – из ноздрей будет вырываться пламя. Он неторопливо ел и пил коктейли, а когда бросил ленивый взгляд на океан, то не увидел ничего, кроме водной пустыни. Выпив для душевного равновесия еще один – третий – коктейль, Лестер направился в холл отеля и спросил у дежурной, в каком номере остановилась Джина.
– Джина? – переспросила женщина, уставившись на него непонимающим взглядом. – Будьте добры, назовите ее фамилию.
Фамилии-то он и не знал. Точнее, он помнил, что Джина ее называла, но только это стерлось из намята, смытое водкой, текилой и дюжиной пинков в голову. Все, что он смог из себя выжать – это Джинин профессиональный псевдоним.
– Пума, – рискнул он. – Джина-Пума.
Волосы дежурной были стянуты в строгий пучок на затылке, а блузка застегнута до подбородка. Она изучающе посмотрела на Лестера.
– Мне очень жаль, но я не могу вам помочь.
– Джина, – повторил он, его голос слегка сорвался. – Ради бога, неужели у вас тут столько Джин?
На этот раз Лестеру резко ответили по-испански, после чего дежурная повернулась к нему спиной.
Началось методичное прочесывание отеля от бассейна к бару и обратно. Лестер был в отчаянии. Ему необходимо было объясниться по поводу вчерашней ночи, извиниться, отшутиться в конце концов, превратить дерьмо в золото. Она должна понять, что он, Лестер, был пьян в стельку и почти не соображал, и что при иных обстоятельствах он начисто вымел бы этими ублюдками пляж. Да-да, именно так. С окружавших бассейн шезлонгов отдыхающие бросали на него настороженные взгляды, а горничные в бледно-зеленых униформах испуганно жались к стенам. Затем он отправился на изнывающий под полуденным солнцем пляж и принялся искать там, проверяя сотни палапа, в тени которых отлеживались обгоревшие туристы. Вскоре Лестер тоже обгорел; он тяжело дышал и по нему ручьями лился пот. Скинув рубашку, Лестер бросился в волны, после чего забрался в ближайшую свободную палапа и отправил крутившуюся поблизости тощую девчушку за теплым как моча пивом.
Еще несколько доз условно называемого пивом напитка – и Лестер начал понемногу приходить в себя. И что с того, что он где-то посеял свою рубашку? Он в Мексике и пьян в дугу, скоро он найдет Джину и все будет отлично. Он пригласит ее на ужин, поймает такси – целый караван такси – и купит ей столько стейков и лобстеров, сколько она сможет съесть. Добавившись текилой с долькой лимона и на этот раз настоящим холодным пивом в туристском баре, Лестер заметил, что тени достаточно удлинились и решил пройтись дальше по пляжу, чтобы посмотреть, может быть, Джина ездила на катере в Пуэрто-Анхель или Каррисалийо и теперь возвращалась назад.