Мексиканский для начинающих
Шрифт:
– Что это вы все об орехах, о какой-то каре? Меня покарать? Под орех разделать?
– Дурачок, – чуть смутилась Шурочка. – Орехас – уши. Кара – лицо. Пако говорит, что твоя кара очень симпатична, лишь орехас подкачали, маленькие…
– Вот как! – обиженно засопел Василий. – А почему он все время про попу толкует? Не про твою ли?
– Ну, милый, скоро ты без переводчика обойдешься! Самый знаменитый здешний вулкан называется Попокатепетль. Если коротко – Попо. Завтра познакомитесь – доволен?
Василий пристыженно умолк. Да к тому же они вновь оказались у памятного ему флагштока с мексиканским знаменем.
– Шур, ты меня прости за всякие пошлые фразы и предложения.
– Напротив, дорогой, – улыбнулась Шурочка. – Мне нравятся твои фразы и неожиданные предложения. Приятно, когда ты весел и раскрепощен. Но тут, увы, необходимы горячительные напитки. Не правда ли? Без них ты закисаешь, и ушки, кстати, вянут, точно сухофрукт.
Машина остановилась у кружевного храма, куда как раз втекала черно-белая процессия.
– Мой друг женится, – сказал Пако. – Простите, отлучусь на минутку – поздравлю! – И он по местной традиции изобразил эту минутку пальцами, оставив пространство между большим и указательным, которое, к удовольствию Василия, тянуло минут эдак на пятнадцать.
– Похоже, наш гид знаком со всем городом!
– На то и гид, – пожала Шурочка плечами. – К тому же, заметь, хирург-косметолог и врач-нарколог.
Меж тем они приблизились к толпе, в центре которой звучал барабан со свирелью, и семеро ацтеков в золотых набедренных повязках с пышными плюмажами на головах яростно топтали мостовую. Танец увлекал, и зрители невольно притоптывали, и набегала такая звуковая волна, что почва явственно содрогалась.
А Василий горестно думал об ушах. Чем уж так плохи? Орган как орган. Вообще нельзя сказать – ни уха, ни рыла…
– Шурочка, что тебе мои уши не приглянулись?
Она загадочно улыбнулась:
– Слов нет – милы! Но мне, прости, подавай совершенство! Утонченность и укрупненность! Ухо – это, как бы сказать, улиточка любви, баркасик наслаждений. Впрочем, надеюсь, у нас будет время поговорить вплотную о твоих ушах.
Тут истекло пространство времени, на которое отлучился Пако, и они отправились к руинам. В огромной яме виднелись остовы каменных зданий, окруженные основаниями толстых стен, замысловатые изгибы улиц, переулков и тупичков…
«Укрупненность и утонченность, – размышлял Василий. – Улиточка любви! Баркасик… Какой, к дьяволу, баркасик? Корабль забвения».
Руины отчетливо напоминали огромное ухо, то ли внимавшее, то ли даже что-то сообщавшее.
– Эсто эс виоленсия! – красиво произнес Пако, чернея над ямой.
– Видишь, Вась, – сказала Шурочка. – Пятьсот лет назад здесь стоял цветущий город Теночтитлан. Пако говорит – эти руины символ насилия над древней культурой.
– Чего уж там, – вздохнул Василий, – кто ни попадя ее насилует, культуру-то.
Она представилась вдруг в образе Шурочки – хрупкая, глиняная статуэтка. И мял ее, крушил виолентно собачий монстр с треугольным крохотным лобиком. И вот лишь руины от Шурочки, над которыми в тоске Василий, не понимая, где он, что с ним.
– Очнитесь, друг мой, – донеслось из каменного уха. – Послушайте печальную историю Теночтитлана.
Конечно, это был резонерский голос духа Илия.
– С черной северной стороны, куда уходят после смерти, явилось племя ацтеков, – шелестел он полуденным высокогорным ветерком, кладбищенски-могильно подвывая. – Здесь им приглянулся каменный остров, где среди кактусов кишели змеи. Ацтеки пожирали змей, закусывали кактусами, а из камней сложили город. Их бог был велик – Уицилопочтли – Колибри с юга. Приглядывал за сменой дня и ночи, жизни, смерти и возрождения. Но однажды у Колибри выросли петушиные шпоры. О, кровожаден Колибри в шпорах, Колибри безрассудный! Не хватало жертвенной крови, чтобы утолить его жажду. Не напьюсь до сыта, говаривал Колибри, и солнце не взойдет. И черные обсидиановые ножи жрецов без устали пронзали человеческие сердца на жертвенных камнях Теночтитлана!
Дух Илий настолько возвысил голос, что в ушах Василия свистело, будто седобородые ветры произвольно гуляли в голове, – пробовал заткнуть ухо пальцем, но выбрасывало, как шампанскую пробку.
– Истина – сильный сквозняк! Не укроешься, – заметил Илий. – Рассерженный владыка – Моктесума – был последним правителем города. Он ожидал по древнему завету второго пришествия Кецалькоатля, чтобы передать верховную власть. Известно, с востока грядет высокий белый человек, чернобородый и большеглазый, новое воплощение пернатого змея, мудрейшего из мудрых, сошедшего с тринадцатого неба. Моктесума верил, что мир и покой обнимут страну ацтеков. Он долго ждал, и вот свершилось! Хоть и не дословно. Нагрянули десятки ипостасей Кецалькоатля – белые, чернобородые, рыжие, плешивые, маленькие, дородные – целый отряд. Смущенный Моктесума однако принял всех. Зато испанские конкистадоры не приняли Теночтитлан. Ужаснулись, увидев, как льется кровь по жертвенным камням. В железных доспехах, с тяжелыми двуручными мечами обрушились на город, сравняв с землей.
– А каменное ухо? – спросил Василий невпопад.
– Ухо глухо, но говорливо, – ответил Илий. – Моктесума понял, что обманулся в ожиданиях, и успел схоронить несметные сокровища ацтеков. Многое отыскали конкистадоры. Но самое ценное – несравненный изумруд Глаз Моктесумы, а также золотые уши богини плодородия Икс-Чель – сокрыто по сию пору. Меж духов, впрочем, идет последнее время молва, будто некий человек, родом из Тулы…
Перебивая Илия, кто-то настойчиво тянул за рукав:
– Васенька, милый, что ты свистишь на все руины! Какой-то свистовой столбняк! Тебе вредны древние развалины – идем-идем. Мы едем на корриду.
Когда они возвращались мимо без устали пляшущих ацтеков, Пако сказал:
– Думаете, деньги зарабатывают? Жалкие песо? Смысл ритуальных танцев перед кафедральным собором куда как глубже! Потомки Моктесумы мстят за своих богов – сотрясая почву, они разрушат испанский храм. Видите, как накренился! И кто знает, что будет на этом месте через пятьсот лет.
Бой быков
Пласа де лос торос – Площадь быков – со стороны просто футбольный стадион. Правда, вокруг – бычьи изваяния, в натуральную величину, как памятники героям.
По длинному туннелю выбрались на трибуны, и чаша оказалась огромной, уходящей в глубь земли, подобно останкам Теночтитлана. На дне – песчаная арена. А меж трибун ощутим воздушный конус, опрокинутый и усеченный, быстро наполняемый сигарным дымом, – каждый уважающий себя курит здесь сигару.
С трибун, как из каменного колодца, на светлом еще небе видны звезды, особенно созвездие Быка. Взойдет Тореадор, и можно начинать – небесную, что ли битву?
Бой быков – все вроде ясно – должны помериться силами коровьи, с позволения сказать, самцы. На самом же деле с быком сойдется человек. Дерутся, или сражаются, как хотите. Меньше логики – больше символизма.