Меланиппа-философ

В десятых годах V века до Р. X., в Афинах, знаменитый трагический писатель Еврипид, уже стариком, поставил на сцену пьесу, которая носила то же название, что и помещаемая ниже, – «Меланиппа-философ». Эта пьеса не дошла до нас. Об ней сохранились только довольно редкие отзывы, да из нее цитировали 13–16 строк. По счастью, миф, точнее основа драматического сюжета, хотя и не вполне, сохранилась у одного историка античной эры (I века до Р. X.), Дионисия Галикарнасского, и у византийца XII века нашей эры, Григория Коринфского. Автор воспользовался этим мифом, а равно и всем, что осталось от легенды о Меланиппе и Эолидах. Но этого оказалось слишком мало даже для контура, и автору пришлось быть не только драматургом, но и мифургом. Ни расписные вазы, ни саркофаги не помогали ему при этом. Схемы он взял античные. Это было не случайно, и уже во всяком случае не потому, чтобы автор взял на себя неблагодарную задачу подделываться под Еврипида. По его глубокому убеждению, античный миф органически связан с тою формой, в которой он изображался на сцене афинскими трагиками V века. Шекспировские формы драмы существуют для более сложных фабул. Ограниченность времени (в этой трагедии около 18 часов), которую, если хотите, можно назвать единством

времени, имела для автора весьма существенное значение. Он представлял себе трагедию не в комнате, а под чистым небом; а различные ее стадии – в связи с положением солнца на горизонте или за горизонтом. Начинается трагедия в исходе ночи; в жаркий полдень завязывается ее страшный узел. Трогательный закат связан с апофеосой и т. д. Единство места вызывалось желанием автора сохранить в трагедии хор. Но хор новой «Меланиппы» совсем не тот, что был в античной трагедии. Он индивидуализован, составляя гармоническое дополнение к героине трагедии. Но если мы в современной драме так часто невольно хотим музыки, то не вполне ли естественным оказывается желание автора трагедии ввести лирический музыкальный элемент в качестве определенной части в состав своего произведения? Содержание хоровых партий по большей части мифическое, но оно понятно без особых объяснений. Читатель поймет также, что в некоторые моменты, для того чтобы ослабить излишнее напряжение нервов и освободить душу для новых впечатлений, чтобы, так сказать, ободрить ее, автору приходилось прибегать в хорах к простоте и спокойствию почти эпическим. Таков переход к третьему действию. Для трактования античного сюжета в распоряжении автора было два способа или метода: условно-археологический, более легкий, и мифический, который показался ему заманчивее. Этот метод, допускающий анахронизмы и фантастическое, позволил автору глубже затронуть вопросы психологии и этики и более, как ему казалось, слить мир античный с современной душою.

«Меланиппа» Еврипида славилась в древности изложением в ней рационалистической системы Анаксагора. По счастию, система знаменитого друга Перикла известна нам довольно хорошо. Но автор отнюдь не хотел делать центром своей трагедии младенческих попыток рационализма. Жизнь своей красотой, силой и умственной энергией безмерно превосходит всякую систему, плод единоличных, хотя бы и гениальных усилий. Только эта жизнь, кристаллизовавшаяся в ярких героических явлениях и славных муках, и может быть предметом трагедии.

Автор трактовал античный сюжет и в античных схемах, но, вероятно, в его пьесе отразилась душа современного человека.

Эта душа столь же несоизмерима классической древности, сколь жадно ищет тусклых лучей, завещанных нам античной красотою. Автор томится среди образчиков современных понятий о прекрасном, но он первый бы бежал не только от общества персонажей еврипидовской трагедии, но и от гостеприимного стола Архелая и его увенчанных розами собеседников с самим Еврипидом во главе.

И. Анненский

У Зевса было много смертных детей. На их род распространялись обыкновенно трагические несчастия: мифы о Геракле, Танталидах и Эолидах показывают в достаточной мере, что божественная кровь влекла за собой испытания для поколений, исходящих от Кронида. Ревность Геры к поколениям ее мужа от нимф и женщин стала провербиальной. От нимфы Дориппы у Зевса родился сын Геллен, царь Фтии. У Геллена был сын Эол. Первым браком Эол был женат на Евридике, от которой родил сыновей Крефея, Сисифа, Салмонея, Макарея и дочь Канаку. Когда Евридика умерла, он женился на дочери мудрого кентавра Хирона, жившего неподалеку от Магнесии, на склонах горы Пелия. Эту дочь звали Гиппа. Перед тем как жениться на Гиппе, Эол должен был победить ее в борьбе. Затем она тайно родила ему дочь Меланиппу, или Арну, и уже потом сделалась его официальной женой. Она жила недолго, но по смерти боги сделали ее звездою. У Эола в семье был ряд несчастий. Последнее перед тем, которое будет изображено в этой трагедии, заключалось в следующем: его дети, Макарей и Канака (от первого брака), заключили между собой нечестивый брак. Узнав о нем, отец послал Канаке меч. Макарей выпросил жизнь для своей несчастной жены и сестры, но когда он поспешил с вестью о прощении к Канаке, то застал ее плавающей в собственной крови; она была мертва. Макарей тут же убил себя на ее трупе, а Эол ушел на год в добровольное изгнание. Тем временем Меланиппа зачала и родила от Посейдона двух сыновей, которых по приказанию их божественного отца положили на царское пастбище. Там отыскали их конюхи только что вернувшегося Эола и, приняв за демонов или вообще за дурное предзнаменование (детей кормила корова), принесли к царю. Царь определил их сжечь. Когда красноречивая защита Меланиппы, доказывавшей, что это дети, а не демоны, не удалась, – ей пришлось открыть, что она их мать. Тогда детей решили отнести на прежнее место, а Меланиппу ослепили и заключили в темницу. Посейдон спас детей и дал им вырасти, сделав потом Эола и Бэота эллинскими эпонимами.

В порядке их появления:

Меланиппа, дочь фессалийского царя Эола.

Хор из 15 девушек с Пелия.

Старая кормилица Меланиппы.

Первый вестник, молодой и хвастливый.

Эол, царь Магнесии, еще не старый, рано поседевший.

Конюх Эола.

Геллен, сын Зевса, отец Эола, белый старец.

Второй вестник, угрюмый старик.

Гиппа, мать Меланиппы, в апофеосе.

Гости и гостьи Эола.

Свита Эола.

Действие происходит в старом фессалийском городе, на полуострове Магнесии.

Местность горная и лесистая.

Сцена представляет фасад дворца Геллена (близ старого города в Магнесии).

Фасад в дорийском стиле с тремя дверьми, из коих главная – средняя. К главному зданию прилегают два боковых с особыми входами. Перед домом алтарь Зевса, хранителя алтарей. Поздняя ночь. Луна. Начинается предрассветный туман. Небо в звездах, уже начинающих бледнеть. Из дома выходит Меланиппа. Она худая, бледная, высокая. У ней черные волосы, густые, волнистые,

с синеватым отливом, и черные тонкие брови на очень белом, мягко очерченном лбе. Глаза большие, влажно-синие с пламенем, но без лучей, глубокие. Морщина между бровей указывает на раннюю работу мысли. Походка и жесты – людей, живущих созерцательной жизнью. Она выходит медленно, сначала подходит к алтарю и молча склоняется перед ним. Потом поднимает глаза к небу. Молча молится несколько времени, поднимая к небу белые, трогательно нежные руки, и начинает тихо, голосом музыкальным, но будто идущим издалека.

О праотец могучего Эола,О Геллена великого отецИ старости его хранитель белой!Кто б ни был ты, о Зевс, на небесахЭфирных – бог иль разум, сновиденьеОжившее иль гордая мечта…Но я тебя зову, великий пращур…Не твоему ли внуку мать меня,Дочь мудрого Хирона, подарилаИ Арною в чертоге нарекла?В Магнесии уж после МеланиппойЯ прослыла за волны черных кос…О, выслушай, Крон ид, я не дерзалаК тебе взывать, пока эфир горелОт огненной иль алой колесницы, —И ночи я ждала…

Пауза.

Меланиппа закрывает лицо руками, потом отнимает руки и опускает голову.

В такую ж ночьРосистую и лунную, когдаЧерней вода и ярче ароматы…На берегу Сперхая, где тростникСухой шумит и ива обняласьС другою ивою, я уступила богаЖеланиям и ласкам. ПосейдонТо был, и темнокудрый, и могучий…

(Тихо.)

И в брачную так говорил он ночьИзбраннице:«Двух сыновей родишь ты,Вели на луг их нежный отнести,Где царское Эола стадо ходит,И более о них не думай, Арна!Я имена, я им и славу дам».Без матери – ты взял ее у нас —И без отца державного, которыйВ изгнание ушел на долгий годЗа кровь сестры, моей Канаки нежной,И Макарея-брата, я словаИ тяжкое носила бремя бога…От острых глаз и злоречивых устЯ девять долгих месяцев таилась.Лишь верная кормилица мояПро злую честь узнала Меланиппы,О, злую честь. Когда же наступилМученьям срок положенный, в лачуге.Где, верно бы, последняя рабыняПобрезгала остаться, на циновке,Что пастухи, скрываясь в непогоду,От холодов осенних расстилали…Я, старою повита няней, ночиДвух сыновей явила, красотойСияющих… Увы! зачем не матьВ девятый день мне ложе освятилаИ внукам улыбнулась?.. Во дворецВернулась я, недуг изображаяДля рабских глаз… Исподтишка, в лачужкеПокинутым на няню торопливоЯ ласкою, слезой и грудью нежнойМалюткам долг платила материнский…Но долго ли?.. Герольд оповестил,Что царь-отец, Фессалии властитель,Трофония покинул старый храмИ что домой на Дельфы путь он держит…Веселием тогда, и позолотой,И пурпуром чертог наш засиял,И потекли толпами фессалийцыЦаря встречать. С богами примирен,Эол горит родной очаг увидеть.От крови кровь на пышных алтаряхГотовится очистить Гелленида…И только я в толпе его рабыньХотела бы пугливо затеряться…

Пауза.

Или, детей кормившая, дерзнуЯ в хоровод войти девичий, илиЯ на алтарь душистый свой венокС безбрачными решусь отдать богине?Как на отца осмелюсь я глядеть?Как матери услышу, не краснея,Я имя беспорочное, увы!..

(Поднимая глаза к небу.)

О ты, звездой горящая, прости мне!Но не о том мои слова тебе,О пращур мой эфирный и державный…Детей моих ты сбереги. ОтцаИх волю я исполнила покорно:К стадам они отнесены – покаПитает их другая мать… и нежноЗеленые их сон лелеют травы.Так няня мне – в утеху, может быть,На мягкий луг отнесшая малюток,Сказала – я уж не увижу их…

Пауза.

Но страшное в груди встает сомненье:Кто их отец, не знаю я… Иль имя,Иль локоны синевшие, и ризаБлестящая, и пар соленой влаги…И самая эмблема – не моглиОбманом быть, приманкой маскарадной?..Иль демонской уловкой?.. Я не ждуОтвета, Зевс, но если муки илиБесславие потомства твоегоВо что-нибудь ты ставишь, сжалься, боже.

(Снова подходит к алтарю. Молитва.)