Мелхиседек. Книга 2. Человек

Нюхтилин Виктор Артурович

А может ли верность быть напрямую злом по своим последствиям? Очевидно, может. Если люди не живут больше вместе, и один из них нашел себе другого спутника, то второй, оставшийся одиноким, может своей показной верностью просто задолбать бывшего супруга, если у того мягкое сердце и добрая душа, обильно сдобренные ранимостью. В этом случае хранящий верность и сам не живет, и другому этого не дает, постоянно кисло упрекая, что ему сломали жизнь, и теперь единственное, что ему осталась от прежнего счастья, так это только верность, которая постоянно должна колоть глаза тому, кто эту жизнь сломал, и кому эта верность уже больше не нужна. В таком случае объект данной назойливой верности ходит в церковь и ставит там свечи, чтобы Господь послал бывшему супругу новый объект любви и избавил бы, наконец, от этой убивающей радость, верности, всех участников пьесы. Такая верность просто превращается в избранное орудие мести и по своей изначальной мотивации - зло.

А что касается других "верностей", то понятно и без особых затрат: верность слову зависит в нравственном смысле от содержания того слова,

на верность которому присягал, верность делу, человеку, флагу, идее и т.д., также может быть Добром или злом в зависимости от того, что нравственного или безнравственного несут в самом себе данные объекты верности.

При желании можно упражняться с любыми категориями нравственности, и мы заметим, что данная закономерность проявится обязательно. Причем любой человек, покопавшийся в своей жизни, или жизни знакомых ему людей, может всегда найти там и более убедительные примеры того, как кого-то уела верность, оскорбило благородство, нанесла душевные раны демонстративная честность и т.д. В чистом виде, вне конкретного смысла своего результата, эти категории нравственно не имеют однозначного смысла. Надо еще знать, где и для чего их применять. А если махать вокруг себя этими красивыми принципами напропалую, как дубиной, то можно не только дров наломать, но и судьбы перекалечить.

Наши примеры отчасти слишком общи, отчасти слишком частны, они могут быть даже неуклюжими, но это не снимает основного их смысла - если вырабатываемые человеком принципы имеют в самих себе способность при столкновении с действительностью оборачиваться или Добром или злом, а то и вообще нести некий межнравственный смысл, то эта способность обязательно будет реализовываться. Что постоянно и происходит.

Большего из этой группы нам, пожалуй, не выжать, можно переходить к следующей.

На очереди у нас самостоятельные нравственные категории. Суть их самостоятельности по нашей классификации состоит в том, что они не вырабатываются человеком в качестве норм соответствия своего поведения, а существуют в качестве всеобще принятой оценки тех или иных исторических, общественных явлений или личных взаимоотношений. Они имеют вид скорее оценочной квалификации уже непосредственно результатов постоянно присутствующих событий истории и частной жизни, а не исходных внутренних обязательств отдельных людей. Это такие понятия, как любовь, правда, ложь, ненависть, насилие, справедливость, жестокость, милосердие и т.д. Человека кружит водоворот истории, где он выгребает с помощью своих моральных принципов, а то, что из этого получается, имеет своей констатацией итоговые определения, сделанные с помощью данных самостоятельных нравственных категорий.

Естественно, что к этим категориям также абсолютно приложимы все нами выведенные ранее понятия о необходимости истории и человеческого взаимодействия друг с другом, о законодательной обязательности и ро зависимости от конкретных результатов применения в своей нравственной оценке. Последнее положение если и требует какой-то расшифровки, то она будет уже традиционна. Например, насилие не всегда есть зло. Когда опер применяет насилие к грабителю, то это - истинное Добро. Жестокость снайпера спецподразделения, засаживающего пулю между глаз террористу, также имеет похвальную меру при нравственной оценке, поскольку всего лишь ранив бандита, снайпер берет на себя моральную ответственность за возможную гибель заложников, а такая ответственность не может быть моральной, даже если она избирается в качестве неприятия жестокости как таковой вообще, а не по данному случаю.

Вера сама по себе очень высокая категория, но ведь и талибы, взрывающие статуи Будды и отправляющие в гетто с желтыми флагами индуистов, также руководствуются интересами своей веры. И напомним, что крестовые походы, инквизиция и газават - также дети искренней веры.

Ложь бывает во спасение, а правда - во вред. А такая вещь, как справедливость, обнаруживает под собой источник столкновения интересов, и вынуждена становиться на одну из враждующих позиций. Здесь - дилеммы. Если, к примеру, суд куплен и не хочет наказать насильника, то по справедливости ли поступят родственники жертвы, если сами произведут возмездие топором? Кто упрекнет их в том, что они поступили вопреки справедливости? Но кто одновременно и укажет меру этого справедливого воздаяния: отрубить голову, или только руки, или только ноги, или только ноги по самую шею? Лучше, конечно, последнее, но в данном случае все равно возникает любимое древними греками понятие меры, которое делает справедливость в одном случае Добром, а в другом случае злом при несоблюдении меры отмщения.

Если человека оскорбили словесно, то по справедливости его нельзя упрекнуть в том, что он двинул хаму в рожу. Но если он после этого избивает его еще пятнадцать минут до тех пор, пока тот собственными зубами не прикусит собственные легкие, то это будет уже активным злом, несмотря на то, что возможно по внутренней мере мстителя он уравнял свой ущерб с ущербом обидчика. Следовательно, справедливость, как связанное с мерой понятие, переходит более в область права, чем нравственности, поскольку в ее основе лежит не нравственное понятие Добра, а правовое понятие правомочности. Справедливость, таким образом, всегда выступает как состязание прав, а не как состязание добродетелей. Простой пример: один человек дает другому денег взаймы. Тот, кто взял деньги, вложил их в хорошее дело и намеревается в срок вернуть. Случился пожар и все, что у него было, сгорело. Он остался на пепелище и без денег. Пришел срок возврата долга. Займодавец обращается в суд, и суд принимает решение посадить заемщика в тюрьму. Справедливо требование человека о возврате ему его денег? Абсолютно! Он пострадал? Несомненно, и, возможно, очень чувствительно. Кто виновник его имущественной утраты? Тот, кто взял деньги и не вернул. Вправе требовать человек наказания тому, кто нанес ему урон? Вправе и еще раз вправе! Нравственно он поступает, зная, что виновному нечем расплатиться? Нет и еще раз нет! Но справедливость-то торжествует? Еще как! А нравственность попирается? Еще более попирается, чем торжествует справедливость!

Возьмем не столь крайний случай долгов и их возврата. Представим себе другого человека, который занял деньги у нескольких кредиторов сразу. Имея по итогам своих операций с этими деньгами сумму, которая дает возможность отдать долги лишь отчасти, не удовлетворив при этом полностью всех, кто ждет возврата долга, человек решает поступить по справедливости– не отдавать денег вообще никому. Справедливо ли данное решение относительно тех, кому возможно денег не достанется после тех, кто оказался бы первым на очереди? Справедливо, ибо как не досталось бы им своих денег при частичной уплате долга только отдельным кредиторам, так и не достанется при полной неуплате никому. А по отношению к тем, кто оказался бы первым на очереди, это будет справедливо? Также справедливо, ибо каждый из них имеет равные шансы, как попасть в первые списки, так и оказаться в бесприбыльном конце. При отказе человека отдать деньги всем сразу, их шансы также остаются равными между собой - нулевыми. Всем поровну. Каждому свою долю от нуля. По справедливости. Таким образом, проявляя равенство предпочтения, человек проявляет номинальную справедливость и не берет греха на душу через необоснованное преимущество одних кредиторов за счет других. То есть он и по отношению к себе поступает справедливо. Кто скажет, что это не справедливость везде? Но ведь никто не скажет и того, что эта справедливость нравственна! Деньги-то, хоть кому-то. но надо отдать, проявив несправедливость.

Сама по себе справедливость в чистом виде должна, как проясняется, также иметь нравственные опоры, чтобы называться Добром. Если родственники богатого старика собираются у адвоката, чтобы узнать его последнюю волю, то все ожидают справедливости. То есть каждый считает, что никто не должен быть ущемлен относительно другого. В этом, ведь, и есть справедливость! И вот вскрывается пакет с письмом и узнается, что старик не оставил никому из них ничего, а все передал государству. Здесь также высшая справедливость - все получили ровно одинаково, и никто ни перед кем не ущемлен. Это справедливость в чистом виде. Могут возразить, что такая справедливость не может быть справедливостью хотя бы потому, что умерший, ничего им не завещав, уже поступил несправедливо. Хорошо, допустим, он завещал им свои пожелания и напутствия на эту жизнь. Может это быть справедливым? Может, ибо духовные вечные ценности также должны много значить для скорбящих наследников, как и преходящие материальные. В этом случае он также должен поступить справедливо, не забыв абсолютно никого, иначе опять кто-то почувствует себя обделенным. Покойный (будучи еще живым), в своем нотариально заверенном посмертном послании мог разрешить эту проблему, например, следующим образом: его единственное пожелание всем, кто пришел, и даже тем, кто не пришел на вскрытие документа, не обделяет никого, касается совершенно всех равно справедливым образом, и гласит - "Черт бы вас всех побрал!" Кого он при этом упустил, или кого он при этом неоправданно выделил? Никого! Полная справедливость! Каждый - бери, сколько сможешь унести. Опять справедливость в чистом виде, которая безнравственна.

Любовь, как категория нравственности, тоже залетела в этику, похоже, не из той оперы. Любовь имеет явно психическую основу, хотя и не может являться чертой характера. Это, пожалуй, даже более психопатическое, чем психическое явление, поскольку является не нравственным выбором, а критически предельной душевной экзальтацией, во время которой человек не выбирает, а просто нацеливается на кого-то непонятным повелением своего существа. Влюбляясь, человек видит своего избранника совсем не таким, каков он есть на самом деле, и каким его видят все остальные, не подпавшие под этот психоз. Если все окружающие видят в ком-то самую обыкновенную девушку, каких много, то для влюбленного она самая красивая из женщин, чудо совершенства, самое прекрасное творение Бога за всю историю мира и неповторимый образец очарования. Если кто-либо будет настаивать, что данное дерево в лесу самое прекрасное дерево на всей земле за всю историю фауны, и готов будет вцепиться в глотку тому, кто попытается это опровергать, то на такого человека есть все доброкачественные основания заводить историю болезни. А если он эти же нервные симптомы зацикливает на другого человека, то это трактуется как нравственность. Почему?

Любить человека, конечно, хорошо, но, выбирая объект любви, поклонник совершает не нравственное движение души, а душевный сдвиг в сторону помрачения реальности в своих глазах. Следовательно, это святое, в общем-то, дело, не может быть категорией нравственности в качестве побуждения. Это скорее категория чисто психическая, не имеющая с моралью прямых отношений.

А вот сам факт любви, как свершившегося божественного умопомешательства, являет собой объективно существующую категорию нравственности, поскольку в любви человек (непроизвольно) видит другого человека таким, каким он должен быть, и исполняется нравственно самых предельно добрых чувств по итогам своего тяжелого психического состояния. Возможно, он видит свой идеал даже таким, каким его задумал Бог. Может быть, поэтому так сильна всегда боль разочарования, когда чары любви ниспадают с глаз и, может быть, поэтому всегда так неожиданны до последнего момента те смертельные обиды, которые обязательно нанесет тот, кого любят тому, кто любит.