Мелкий дозор
Шрифт:
— Ты готовься, — говорит Надя.
— К чему?
— Сейчас придет папа.
— Мой папа? — удивляюсь я. — Мой папа работает на стройке. Он электрик. Он про Иных не слышал, в волшебство не верит и даже не подозревает, что я учусь в школе магов при Ночном Дозоре.
— Мой! Придет и заберет тебя с собой.
Я искоса смотрю на Дмитрия Эдуардовича, который ведет у нас сегодня занятия. Он Иной третьего уровня, это и вправду круто. И я слышал, что как раз предвидение — самая сильная его сторона. Но сейчас Дмитрий Эдуардович явно ничего не подозревает.
Обычное дело. Слабый маг сильного
Дверь открывается, но входит вовсе не Антон Городецкий. Входит Ольга.
— Класс, встать. — Дмитрий Эдуардович вежливо склоняет голову. — Большая честь для нас, Великая!
Я смотрю на Надю и, не удержавшись, шепчу:
— Твой папа сегодня как-то странно выглядит!
— Может, он замаскировался под нее! — не сдается Надя. Но по глазам видно, что она уже признала свою ошибку.
Предвидение — самое сложное, что есть в магии. Ведь никакой маг не знает точно, что именно случится. Он может только предположить, что может случиться — и с какой достоверностью. Чем маг сильнее — тем больше вероятностей он видит. А чем опытнее — тем точнее просчитывает варианты.
Скорее всего, Надин папа и впрямь мог прийти. А ей очень хотелось его увидеть. Вот Надя и поверила в ту вероятность, которая ей больше нравилась…
Все это проносится у меня в голове за те секунды, пока Ольга с улыбкой шепчется с учителем, потом оглядывает класс… Похоже, она и впрямь за кем-то пришла, но пока еще не решила, за кем именно.
На занятиях нас шестеро. Самый старший — Лев, ему сорок лет, и он инженер. Ну, то есть был раньше инженером. Говорят, из него получится боевой маг. Он хороший дядька, и даже когда обзывает меня Мелким — это звучит не обидно. Просто его дети мои ровесники, а он их зовет иногда мелкими, а иногда спиногрызами.
Потом есть Фирюза. Она тихая и всего боится. Ей лет тридцать, она с мужем приехала из Таджикистана и работала где-то на стройке. А дома у мужа осталась еще одна жена, моложе и красивее… В общем, случилась какая-то противная история, из-за которой Фирюза попыталась отравиться, выпив бутылку уксуса. Ей повезло, что дежурный врач в больнице был Светлым и что он почувствовал в умирающей женщине Иную. Спасать магией обычных людей ему нельзя. А Фирюзу, раз она Иная, — можно. Вот он ее и спас, хотя она все равно ходит с такими глазами, будто умерла.
Стас и Сашка — им лет по двадцать, наверное. Они приятели, очень заводные ребята и шумные. Дмитрий Эдуардович про них как-то сказал: «Новую генерацию Светлых порой трудновато отличить от старой генерации Темных…» Вот как раз они называют меня Мелким так, что это звучит обидно.
Хотя Стас как-то объяснял, что это вовсе не в насмешку, а как необходимый этап инициации подростка в суровом, почти воинском коллективе…
— Ты Витя Мелков? — спрашивает Ольга, глядя на меня.
— Да.
Я совсем не трушу. Конечно, Великие к нам заходят нечасто. Но Ольга симпатичная тетка. Жалко, что старая такая. Мне кто-то говорил, что ей триста лет, а кто-то — что гораздо больше.
— Нам надо кое о чем поговорить, Витя, — Ольга смотрит на меня как-то очень оценивающе. — Дмитрий Эдуардович готов отпустить тебя. Ты не против?
Нет, ну конечно, это не школа. Не скукотища вроде ботаники или геометрии. Но какой нормальный человек не захочет уйти с занятий?
— Конечно!
— Тетя Оля, а почему не я… — внезапно пищит Надя. Все-таки она и впрямь совсем еще маленькая!
«Тетя Оля» вроде как и не перестает улыбаться, но смотрит на нее так, что Надя замолкает.
— Тетя Оля заходит к вам в гости выпить чаю. Здесь никакой тети Оли нет.
Так что выхожу я из класса победителем. Надя глядит мне вслед с завистью, а Стас и Сашка с удивлением. Лев подмигивает. Только Фирюза как смотрит в никуда, так и продолжает смотреть.
Учебные классы — на первом этаже. Туда даже людей иногда пускают. На второй нам можно заходить, там тоже ничего очень уж секретного нет. Только в компьютерный центр и в архив без разрешения войти не позволят. А на третий этаж ученикам подниматься нельзя.
— Не был здесь? — спрашивает Ольга. Охране она лишь кивнула — никто не стал ничего проверять.
— Нет, — говорю я.
На третьем этаже красиво и интересно. Вдоль всего коридора висят закрытые стеклом старые агитационные плакаты. На одном — два молодых Светлых мага о чем-то беспечно беседуют, стоя на улице. Под ногами у них трется белая кошка со злобными зелеными глазами. Надпись на плакате гласит: «Болтун — находка для шпиона! Черная тварь может таиться в белой шкуре!» На другом — симпатичная волшебница в ситцевом платье, почему-то похожая на Ольгу, и Светлый маг в спецовке стоят у пограничного столба с надписью: «СССР». Из-за границы на них скалится худой вампир, щерится облезлый волк-оборотень и размахивает склянкой с черной жижей мерзкого вида мужчина в смокинге. Подпись к плакату сообщает: «Темным силам даст отпор Пограничный наш Дозор!» Еще висит несколько пожелтевших номеров какой-то старой газеты с названием «За передовую магию!», но их рассматривать у меня времени нет, потому что мы идем по коридору все дальше и дальше. Похоже, к самому главному начальству. Я слышал, что кабинет Бориса Игнатьевича, директора нашего Дозора, — в самом конце коридора. Круто! Будет, что рассказать!
Мы действительно доходим до дверей с табличкой: «Директор». У окна, облокотившись о подоконник, стоит Надькин папа и говорит по мобильнику. Когда мы приближаемся, он бросает в нашу сторону:
— Оля, я сейчас…
— Я уже его привела, Антон.
Ага. Значит, Надя не ошиблась, должен был прийти ее отец.
— Здравствуй, Витя, — Антон смотрит на меня и как-то очень быстро отводит глаза. — Мы тебя сняли с уроков, потому что…
— У вас есть для меня задание.
— Спред видел? — интересуется Ольга.
— Нет, просто догадался, — честно отвечаю я. — Ну зачем еще меня вызывать к директору? За плохую успеваемость?
Я стою на стуле, будто малыш, собравшийся рассказать взрослым стишок. Уже от одного этого можно покраснеть.
К тому же я в одних трусах!
А на меня задумчиво смотрят Антон, Ольга и Борис Игнатьевич.
— Нет, он все-таки слишком крупный, — сказал Борис Игнатьевич. — Сколько тебе лет, Витя?
— Четырнадцать, — говорю я. Перед директором я даже не робею. Ну кто же робеет перед рисунком в учебнике или статуей в музее? Гесер ведь сам — живая история.