Мелкий снег (Снежный пейзаж)
Шрифт:
По соседству с домом Сатико, вернее, позади него находился дом, в котором полгода назад поселилась немецкая семья по фамилии Штольц. Участки разделяла редкая проволочная сетка, и Эцуко сразу же познакомилась с детьми Штольцев. Поначалу дети лишь переглядывались через сетку, точно зверьки. Но вскоре стали свободно перелезать через неё с участка на участок. Старшего из соседских детей звали Петером, его сестрёнку — Роземари, а младшего братишку — Фрицем. Петеру на вид было лет десять или одиннадцать, а Роземари казалась сверстницей Эцуко, поскольку европейские дети, как правило, крупнее японских, на самом же деле ей было на год или на два меньше. Эцуко подружилась с ними, особенно с Роземари, и каждый день, вернувшись из школы, приглашала её поиграть у себя в саду. Поначалу Роземари обращалась к подруге на европейский манер: «Эцуко, Эцуко!» — но потом,
16
«…по-японски это звучит невежливо…»— Обращение только по имени, без добавления суффикса «сан», равнозначно нарочито грубому, оскорбительному отношению к собеседнику.
Кроме пойнтера и чёрной кошки европейской породы Штольцы держали ещё и ангорского кролика, который жил в клетке, на заднем дворе. К кошке и собаке Эцуко была равнодушна, потому что у неё они тоже были, но вот кролик совершенно заворожил девочку. Она кормила его вместе с подругой, брала его на руки, поднимая за уши, и наконец, стала упрашивать мать купить ей такого же. Вообще-то Сатико не возражала против того, чтобы держать в доме живность, но тут она засомневалась. «Мы не умеем ухаживать за кроликом, будет жаль, если он погибнет по нашей вине, — говорила она. — Кроме того, у нас уже есть собака Джонни и кошка Судзу, и о них нужно заботиться. А если появится ещё и кролик, хлопот прибавится, ведь его тоже необходимо кормить. И главное — кролика придётся держать подальше от Джонни и Судзу, чтобы они его не загрызли, а в доме нет для этого подходящего места».
Однако пока Сатико колебалась, знакомый трубочист как-то принёс кролика и попросил отдать его Эцуко. Кролик, правда, был не ангорский, но беленький и очень славный. Посоветовавшись с матерью, Эцуко решила поместить его в прихожей, подальше от Джонни и Судзу. Все взрослые домочадцы считали кролика загадочным существом. В отличие от собаки или кошки, он совершенно не реагировал на окружающих, только сидел, широко раскрывали свои красные глазки, дрожа всем телом.
Об этом кролике и написала Эцуко в своём сочинении. Каждое утро Юкико будила племянницу, следила, чтобы та как следует позавтракала, проверяла, всё ли необходимое она уложила в ранец, и, проводив девочку, снова ложилась в постель согреться.
В то утро было по-осеннему холодно, и Юкико вышла проводить девочку в шёлковом халате, накинутом поверх ночного кимоно, и незастёгнутых таби. [17] Эцуко сидела перед кроликом, пытаясь распрямить ему ухо, но это ей никак не удавалось, и она попросила Юкико: «Попробуй, может быть, у тебя получится». Юкико боялась, что девочка опоздает в школу, но дотронуться до пушистого зверька почему-то было ей неприятно. Тогда она зажала кроличье ухо между пальцами ноги и подняла его. Но стоило убрать ногу, как ухо снова упало на мордочку.
17
«…незастёгнутых таби»— Таби — традиционные японские носки с отделённым большим пальцем (наподобие наших рукавиц), сшитые из плотной материи и предназначенные для традиционной японской обуви. Таби плотно облегают ногу, застёгиваясь у щиколотки на застёжки.
— Почему ты зачеркнула это слово? — спросила Эцуко на следующее утро, увидев сделанную Юкико поставку в сочинении.
— Понимаешь, Эттян… Разве непременно нужно было писать, что я дотронулась до уха ногой?
— Но ведь ты так и сделала.
— Мне было неприятно прикоснуться к нему рукой.
— А-а… — Эцуко явно не понимала, в чем дело. — Тогда, может быть, мне надо было так и написать?
— Ну разве об этом пишут?! Что подумает обо мне твой учитель?
— А-а… — Эцуко всё ещё не понимала, что имеет в виду Юкико.
9
— Ну что же, раз завтрашний день отпадает, давайте условимся на шестнадцатое. Шестнадцатое тоже счастливый день, — согласилась Итани.
Она позвонила как раз в тот момент, когда Сатико собралась на концерт, и той ничего не оставалось, как согласиться. Но прошло ещё два дня, прежде чем удалось вытянуть согласие из Юкико, да и то лишь при условии, что Итани сдержит своё обещание и это будет обычный ужин, ничем не напоминающий смотрины. Итак, встреча назначена на шесть часов вечера в гостинице «Ориенталь». Итани придёт со своим братом Фусадзиро Мураками, служащим одной из осакских железорудных компаний, и его женой. (Мураками был давнишним приятелем Сэгоси, он-то и навёл Итани на мысль об этом сватовстве. Естественно, что он непременно должен присутствовать на ужине.) Сэгоси будет один, поскольку ещё не время вызывать родственников из провинции. Правда, Мураками пригласил некоего Игараси, господина средних лет, директора компании, в которой он служит. Игараси — выходец из тех же краёв, что и Сэгоси, и может считаться приглашённым с его стороны. Наконец, от семьи Макиока приглашены Сатико с супругом и Юкико. Всего на ужине будет восемь человек.
За день до этого Сатико отправилась вместе с Юкико в салон Итани, чтобы сделать причёску. Юкико первой села в кресло, а она в холле дожидалась своей очереди, когда к ней подошла Итани.
— Я хочу попросить вас об одном одолжении, — зашептала она на ухо Сатико. — Я уверена, что вы и без меня догадаетесь, но я просила бы вас завтра выглядеть как можно менее привлекательной.
— Ну, разумеется…
— Пожалуйста, оденьтесь не чуточку скромнее обычного, а очень, очень скромно. — Итани произнесла это с особым значением. — Госпожа Юкико, конечно, тоже красива, но она такая худенькая, и у неё такой грустный взгляд. Рядом с вами она теряет добрых двадцать процентов своей привлекательности. У вас настолько броская внешность, что на вас и так все обратят внимание. Постарайтесь же хотя бы завтра выглядеть лет на десять, на пятнадцать старше, чтобы госпожа Юкико предстала в наиболее выгодном свете. Иначе одно ваше присутствие может погубить всё дело.
Такого рода просьбы к Сатико обращали не впервые. Ей уже доводилось присутствовать на смотринах Юкико, и она слышала, как люди перешёптывались у неё за спиной: «Старшая такая оживлённая, держится свободно, а младшая застенчива, даже не улыбнётся» — или: «Старшая так хороша собой, что совершенно затмевает младшую». Случалось, что Сатико прямо давали понять: лучше, если на смотрины Юкико будет сопровождать не она, а Цуруко.
Каждый раз, слыша подобные речи, Сатико отвечала, что рассуждать так может лишь человек, не понимающий истинной прелести Юкико. Что ж, быть может, она, Сатико, и кажется рядом с ней оживлённой и современной, но таких женщин сколько угодно вокруг. Другое дело — Юкико. Конечно, неловко расхваливать собственную сестру, но приглядитесь внимательно: в ней есть что-то от старинных красавиц, живших вдали от житейских бурь, какая-то трогательная хрупкость.
Сатико хотелось, чтобы мужем Юкико стал человек, способный оценить её красоту, человек, которому нужна именно такая жена. Но как бы горячо Сатико ни вступалась за сестру, она не могла подавить в себе чувство некоего превосходства. По крайней мере, наедине с Тэйноскэ она позволяла себе не без гордости заметить: «Считают, что в моём обществе Юкико сильно проигрывает».
Иногда и сам Тэйноскэ говорил ей: «Знаешь, тебе лучше остаться дома, я пойду один» — или просил её снять косметику и надеть кимоно попроще. «Нет, — говорил он, — так не годится. Ты должна казаться гораздо более заурядной, иначе акции Юкико опять упадут». В глубине души он радовался, что у него такая красавица жена, и Сатико прекрасно это понимала. И всё-таки в большинстве случаев Сатико сопровождала Юкико на смотрины вместо старшей сестры, да и сама Юкико неизменно просила, чтобы с нею была именно она. Трудность, однако, состояла в том, что в гардеробе Сатико были лишь яркие вещи, и, как ни старалась она казаться неприметной, после очередных смотрин ей нередко говорили, что она «опять выглядела чересчур моложавой».
— Да, да, понимаю, мне всегда так говорят, — ответила она Итани. — Даже если бы вы не упомянули об этом, я непременно оделась бы завтра как можно скромнее.
Кроме Сатико и Итани, никого поблизости не было, и никто не мог их слышать, но занавеска, отделявшая холл от салона, была отдёрнута, и они видели в зеркале сидевшую под сушилкой Юкико. Итани, судя по всему, исходила из того, что, когда сушилка включена, трудно что-либо расслышать, но Сатико видела, что Юкико смотрит на них, вопросительно вскинув брови, и опасалась, что она может понять по губам, о чем они разговаривают.