Мельмот скиталец
Шрифт:
Никто не знал так, как она, место, где сливаются четыре потока и куда глубокою ночью надо было окунуть рубашку, а потом развесить ее перед огнем (во имя того, кого мы не осмеливаемся поминать в «благовоспитанном обществе») [11] , дабы под утро из-под этой рубашки объявился суженый. Никто, кроме нее, — так она утверждала сама — не ведал, в какой руке надо держать гребень, пока другою подносишь яблоко ко рту чтобы в это мгновение в зеркале, в которое глядится девушка, промелькнула призрачная тень жениха. Никто так искусно и так старательно не удалял все железные изделия из кухни, где жертвы ее колдовских чар, запуганные ею и легковерные, обычно исполняли весь этот ритуал, — дабы наместо привлекательного юноши с золотым перстнем на белом пальце возле кухонного стола не появилась фигура без головы, не схватила длинный вертел, а если бы такового не оказалось, лежавшую возле очага кочергу и не стала бы безжалостно измерять рост спящей, чтобы сколотить для нее гроб. Словом, никто лучше нее не умел истерзать и напугать свои жертвы, вселив в них веру в таинственную силу, которая может самых крепких людей превратить в самых хилых и слабых, и не раз уже превращала. Ведь именно под действием этой силы лорд Литтлтон [12] , человек высокообразованный и скептически настроенный, перед смертью корчился, и стонал, и скрежетал зубами, совсем как та несчастная
11
…не осмеливаемся поминать в «благовоспитанном обществе»… — Возможно, что эта фраза представляет собою отклик на стихи 149–150 II части «Послания к графу Берлингтону» («Epistle to the Earl of Burlington», 1731) Александра Попа (A. Pope, 16881744); поэт говорит, что проповедник грозит вечными муками тому, кто осмелится произнести слово «ад» в обществе воспитанных людей («…who never mentions Hell to ears polite»).
12
…лорд Литтлтон… — Неясно, о каком лорде Литтлтоне идет речь, так как Метьюрин не называет его христианского имени. По мнению Д. Гранта (D. Grant, p. 543), здесь имеется в виду лорд T. Lyttleton, или Томас Хромой (1744–1779), который якобы предсказал свою смерть за три дня до самого события, увидев во сне, что он умер. Но упоминание о высокой образованности и репутации скептика, которые Метьюрин приписывает называемому им лицу, позволяет думать, что речь может идти о другом лорде Литтлтоне (Cieorge Lyttelton, 1709–1773), известном политическом деятеле и писателе-просветителе, авторе сатирических произведений, написанных в подражание французским писателям Монтескье и Фонтенелю, — «Диалоги мертвых» («Dialogues of the Dead», 1760), друге Филдинга, который посвятил ему свой роман «Том Джонс». О кончине Дж. Литтлтона 22 августа 1773 г. подробные воспоминания оставил некий д-р Джонстон (см.: В. Bock. George Lord Lyttelton und seine Stellung in der englischen Literatur des 18 Jahrh’s Gottinaen 1927, 321).
13
…вампир… — Возможно, что имеется в виду повесть «Вампир» (1819), приписанная Байрону, но сочиненная (по устным рассказам поэта) его секретарем Джоном Вильямом Полидори.
Вот какова была та, кому старый Мельмот поручил все заботы о себе наполовину из легковерия, но главным образом — из скупости. Джон оглядел собравшихся на кухне людей: кое-кого он узнал. Они по большей части были ему неприятны, и он понимал, что ни на кого из них нельзя положиться. Старая управительница встретила его сердечно: он и теперь, по ее словам, оставался для нее «белокурым мальчиком» (кстати сказать, волосы его были черны как смоль), и она попыталась поднять свою изрытую морщинами руку, то ли чтобы благословить его, то ли чтобы ласково погладить, что оказалось делом чрезвычайно трудным: она убедилась, что с тех пор, как она последний раз гладила его по голове, голова эта поднялась дюймов на четырнадцать.
Едва только Джон показался на пороге, как сидевшие на кухне мужчины с присущей ирландцам почтительностью по отношению к лицам высокого звания все как один поднялись с мест; табуретки их, раздвигаясь, загрохотали о разбитые плиты пола, и они приветствовали «их милость» пожеланием «здравствовать тысячу лет и еще долго потом» и спросили, не выпьют ли «их милость» малую толику, «чтобы тоску разогнать». При этих словах к нему сразу же протянулось пять или шесть красных и костлявых рук со стаканами виски. Тем временем иссохшая Сивилла сидела молча в пустынном углу возле очага и только из ее трубки потянулись еще более густые клубы дыма. Джон учтиво отказался от предложенного ему горячительного, очень сердечно выслушал все излияния управительницы и недоверчиво посмотрел на старую каргу, занявшую весь угол у очага, после чего перевел взгляд на стол, где на этот раз стояла совсем иная еда, нежели та, какую он привык видеть, когда «их милость» распоряжался всем в доме. На деревянном блюде картофеля было навалено столько, сколько старый Мельмот ухитрился бы растянуть на целую неделю. Рядом красовалась соленая лососина, роскошь в те времена недоступная даже для Лондона (см. повесть мисс Эджворт «Помещик в отъезде») [14] .
14
…повесть мисс Эджворт «Помещик в отъезде». — Речь идет об известной повести ирландской писательницы Марии Эджворт (M. Edgeworth,1767–1849) «Помещик в отъезде» («The Absentee», 1812), входящей в цикл ее «Повестей из светской жизни» («Tales of Fashionable Life», vol. VI); в начале повести рассказывается об ирландском помещике, лорде Клонброни, жена которого, англичанка по происхождению, заставляет его вести суетную и разорительную жизнь в Лондоне.
Была там также свежая телятина, соседствовавшая с рубцами, и в довершение всего — еще омары и жареный палтус. Последнее может служить подтверждением того, что автор рассказывает suo periculo [15] о своем деде, который был деканом в Киллале [16] : когда старику приходилось нанимать в дом служанок, те ставили непременным условием, чтобы палтусом и омарами их кормили не чаще двух раз в неделю. Стояли там также бутылки уиклоуского эля, загодя и тайком извлеченные из погреба «их милости». Это было вообще их первое появление на кухне, и они бурно выражали свое нетерпение, пенясь и шипя от близости огня, который подстрекал их на бунт. Виски же — явно незаконный самогон, припахивающий сорными травами и дымом и отдающий духом презрения к акцизным чиновникам, — было, казалось, настоящим Амфитрионом этого пиршества [17] ; каждый расточал ему похвалы и с не меньшим восторгом его вкушал.
15
На свой страх и риск (лат.).
16
…о своем деде, который был деканом в Киллале… — Церковный приход в небольшом городке северо-западной Ирландии, в котором между 1724–1741 гг. деканом (старшим священником) был прадед писателя — Питер Джеймс Метьюрин (см. статью, с. 534).
17
…настоящим Амфитрионом этого пиршества… — В комедии Мольера «Амфитрион» (1668), основанной на латинской комедии Плавта, есть реплика: «Настоящий Амфитрион — Амфитрион, у которого обедают» (III, 5), ставшая распространенной поговоркой. Имя Амфитрион сделалось синонимом хлебосольного хозяина.
Когда Джон оглядел находившееся перед ним общество и подумал об умирающем дяде, ему невольно припомнилась сцена, последовавшая за кончиною Дон Кихота, когда, сколь ни была велика печаль, причиненная смертью достойного рыцаря, племянница его, как мы узнаем из романа, «съела, однако, все, что ей было подано, управительница выпила за упокой души умершего, и даже Санчо и тот усладил свое чрево» [18] . Ответив, как мог, на приветствия всей компании, Джон спросил, как себя чувствует дядя.
18
…и тот усладил свое чрево. — Имеется в виду следующее место в заключительной (LXXIV) главе II части «Дон Кихота» Сервантеса («О том, как Дон Кихот занемог, о составленном им завещании и о его кончине»): «…в течение трех дней, которые Дон Кихот еще прожил после того, как составил завещание, он поминутно впадал в забытье. Весь дом был в тревоге; впрочем, это отнюдь не мешало племяннице кушать, а ключнице прикладываться к стаканчику, да и Санчо Панса себя не забывал: надобно признаться, что мысль о наследстве всегда умаляет и рассеивает ту невольную скорбь, которую вызывает в душе у наследников умирающий» (перевод Н. Любимова).
«Хуже некуда», «Куда лучше, благодарствуем вашей милости», — выпалили собутыльники столь стремительно и таким нестройным хором, что Джон только и делал, что поворачивался от одного к другому, не зная, кому и верить.
— Хворь-то у них, говорят, началась с перепугу, — прошептал парень футов шести ростом; шепот этот перешел потом в рев и прозвучал уже над головою Джона, дюймов на шесть повыше.
— Да к тому же их милость, сдается, простыли, — добавил один из мужчин, спокойно опрокидывая стакан виски, от которого отказался Джон. При этих словах Сивилла, сидевшая у очага, не спеша вынула изо рта трубку и повернулась к говорившим: будь то сама Пифия на треножнике [19] , и то движения ее не могли бы вызвать вокруг такого суеверного страха и погрузить всех в столь глубокое молчание.
19
…будь то сама Пифия на треножнике… — Пифии (их было три) — жрицы-пророчицы, вещательницы при храме Аполлона в Дельфах. Пифия отпивала глоток воды из священного ручья, жевала листья священного лавра и занимала место на золотом треножнике над расселиной скалы; выкрикивавшиеся ею слова толковались жрецами храма как воля Аполлона.
— Не тут, — сказала она, прижимая высохший палец к изрытому морщинами лбу, — не тут и не там. — И она простерла руку ко лбам тех, кто сидел ближе к ней и кто почтительно склонил перед ней голову, как будто принимая благословение, однако в ту же минуту снова принялась за спиртное, словно желая этим усилить действие своих слов.
— Вот тут все, у самого сердца, — при этих словах она прижала пальцы к своей впалой груди с такой силой, которая всех потрясла, — все вот тут. — добавила она, повторяя те же движения (может быть, воодушевленная тем действием, которое успела произвести), а потом снов; поднесла ко рту трубку и, опустившись на табурет, больше уже не сказал: ни слова.
В ту минуту, когда Джон не успел еще опомниться от невольно охватившего его суеверного ужаса, а все сидевшие, трепеща от страха, молчали, раздался какой-то странный звук. Все вскочили, как будто заслышали выстрел из мушкета: это звонил старый Мельмот, только колокольчик его звучал на этот раз как-то очень уж странно.
Прислуги у старика было совсем мало, и она обычно не отходила от него ни на шаг; поэтому сейчас звон этот поразил всех, как будто старик созывал народ на собственные похороны.
— Раньше он всегда стучал, когда надо было меня позвать, — воскликнула управительница, выбегая из кухни, — он все говорил, что, «когда часто звонишь, перетирается шнур».
Звонок в полной мере возымел свое действие. Управительница кинулась в спальню старика, а вслед за нею еще несколько женщин (ирландских praeficae [20] ) из тех, что всегда готовы и облегчать последние минуты умирающего, и плакать по покойнику, — они всплескивали своими жесткими руками и утирали сухие глаза. Все эти ведьмы столпились вокруг кровати старика, и надо было слышать, как громко, с каким неистовым отчаянием они вопили: «О, горе нам, они отходят, их милость отходят, их милость отходят!». Можно было подумать, что жизни их неразрывно связаны с его жизнью, подобно тому как то было в истории Синдбада-морехода, когда женам надлежало быть погребенными заживо вместе с их умершими мужьями [21] .
20
Плакальщиц (лат.).
21
…с их умершими мужьями. — Имеется в виду «История Синдбада-морехода» (у Метьюрина ошибочно Синбад) из «Тысячи и одной ночи», арабского сборника сказок, ставшего известным в Европе по французскому переводу Галлана (Париж, 1704–1717). История Синдбада была особенно популярна у английских романтиков (M. P. Conant. The oriental tale in England in the eighteenth century, N. Y., 1908, p. 253–254). Метьюрин цитирует сказку неточно; в рассказе о четвертом путешествии Синдбада говорится, что, заброшенный бурей на некий остров, он по повелению короля этого острова женится на придворной даме, когда же она умирает, его погребают живым «вместе с покойницей, в соответствии с обычаем этой страны»; таким образом, в арабской сказке идет речь о жертвоприношении вдовцов, а не вдов (V. Chauvin. Bibliographie des ouvrages arabes, vol. VII. Liege-Leipzig, 1893, p. 19–20).
Четыре из них ломали руки и завывали вокруг постели, в то время как одна с ловкостью миссис Куикли принялась щупать ноги «их милости», а потом «еще выше и еще выше», и присутствующих оповестили, что он «холодный, как камень» [22] .
Старый Мельмот отдернул ноги так, что старуха не смогла удержать их, проницательным взглядом (проницательным, несмотря на приближавшийся уже предсмертный туман) сосчитал собравшихся у его постели, приподнялся на остром локте и, оттолкнув управительницу, пытавшуюся поправить его ночной колпак, который во время этой схватки съехал на бок и придавал его мрачному, мертвеющему уже лицу грозный и вместе с тем нелепый вид, прорычал так, что все вокруг обомлели:
22
…«холодный, как камень». — Метьюрин цитирует то место хроники Шекспира «Генрих V» (II, 3, 24–28), где хозяйка лондонского трактира в Истчипе, бывшая миссис Куикли, недавно ставшая женой Пистоля, рассказывает о смерти Фальстафа: «…тут он велел мне потеплее закутать ему ноги. Я сунула руку под одеяло и пощупала ему ступни, — они были холодные, как камень; потом пощупала колени — то же самое, потом еще выше, еще выше — все было холодное как камень».