Мельница на Флоссе

Элиот Джордж

Гордость и упрямство мельников и других незаметных людей, мимо которых вы проходите каждый день, не обращая на них внимания, тоже ведет к трагедиям, но о них никто не знает, никто не проливает над ними слез, они переходят от отца к сыну, не оставляя следа в летописях. Разве не трагедия — тягостные переживания жаждущих радости юных сердец, когда судьба вдруг повернется к ним спиной и утро не сулит надежды рассеять мрак, нависший над их домашним очагом, где под гнетом обид и разочарований измученных, отчаявшихся родителей дети задыхаются, как в затхлом воздухе, губительном для всего живого? Разве не трагедия — медленная или внезапная смерть из-за разбитой любви, пусть даже похороны будут за счет прихода? Ее животные, для которых неподвижность —

закон жизни; троньте их, и они зачахнут. Так и некоторые человеческие существа: сознание превосходства для них такой же закон жизни; они могут пребывать в унижении, только пока не верят в него, пока хотя бы мысленно все еще чувствуют себя выше других.

Подъезжая к Сент-Оггу по пути домой, мистер Талливер все еще считал, что он хозяин положения. Но что подтолкнуло его, когда он увидел дилижанс из Лейсхема, последовать за ним до почтовой конторы и попросить клерка написать Мэгги, чтобы она немедленно приехала домой? Руки мистера Талливера так тряслись от возбуждения, что сам он не мог писать. Он попросил кучера доставить утром письмо в школу мисс Фёрнис. Его томило желание, объяснить которое он не мог бы даже самому себе, — желание видеть Мэгги немедленно. Она должна приехать завтра с утренней каретой.

Вернувшись домой, он не стал посвящать миссис Талливер в свои затруднения и оборвал ее сетования по поводу проигранного дела, сердито заявив, что плакать тут особенно не о чем. В тот вечер он ничего не сказал ей о закладной на мебель и предстоящем ей разговоре с миссис Пуллет, так как в свое время не поставил ее в известность о характере этой сделки и объяснил необходимость составить опись имущества тем, что это нужно для его завещания. Если жена Заметно уступает вам по уму, это, подобно другим крупным преимуществам, влечет за собой и некоторые неудобства, в частности необходимость прибегать изредка к обману.

На следующий день мистер Талливер после обеда снова отправился в Сент-Огг, в контору мистера Гора. Мистер Гор должен был повидаться утром с Фёрли и позондировать почву насчет его взгляда на предложение мистера Талливера. Но не успел мистер Талливер проехать и половины пути, как встретил клерка Гора, который вез ему письмо. Мистера Гора неожиданно вызвали по делу, и он не сможет, как они условились, ждать мистера Талливера в конторе, но будет там завтра в одиннадцать часов утра, а пока передает какие-то важные известия письмом.

— А! — сказал мистер Талливер, взяв письмо, но не вскрывая его. — Так передайте мистеру Гору, что я буду у него завтра в одиннадцать. — И он повернул лошадь.

Клерк, пораженный тем, как лихорадочно блестели глаза мистера Талливера, несколько секунд глядел ему вслед и затем поехал обратно. Чтение писем было для почтенного мельника нелегким делом: до него очень медленно доходил смысл не только написанного от руки, но даже печатного слова; поэтому он положил письмо в карман, намереваясь прочитать его дома, в своем кресле. Но затем ему пришло в голову, что там могут содержаться вещи, о которых миссис Талливер лучше не знать, а если так — незачем ей и видеть это письмо. Он остановил лошадь, вынул письмо из кармана и прочитал его. Письмо было очень короткое: мистер Гор установил из секретных, но достоверных источников, что у Фёрли последнее время были денежные затруднения и он расстался с частью своих ценных бумаг, в том числе с закладной на имущество мистера Талливера, которую он передал… Уэйкему.

Полчаса спустя возчик мистера Талливера нашел его, без сознания, у края дороги, с раскрытым письмом в руке; рядом стояла серая кобыла, тревожно втягивая ноздрями воздух.

К тому времени, как Мэгги, выполняя просьбу отца, добралась до дома, к мистеру Талливеру уже вернулось сознание. Примерно за час до ее приезда он пришел в себя и, посмотрев вокруг отсутствующим взглядом, пробормотал что-то насчет письма и затем нетерпеливо повторил это слово еще несколько раз. По настоянию доктора Тэрнбула, письмо Гора было принесено

и положено на постель, и больной, казалось, успокоился. Некоторое время он лежал, устремив глаза на письмо, словно пытался при его помощи связать воедино свои мысли. Но вскоре в его уме, по-видимому, всплыло другое воспоминание и смело все предыдущее; он перевел глаза с письма на дверь и, тревожно вглядываясь, словно стремясь рассмотреть что-то невидимое его взору, произнес: „маленькая“. Он то и дело беспокойно звал дочь, по всей видимости глухой ко всему, кроме этого своего неотступного желания, и ничем не показывал, что узнает жену или кого-нибудь еще; и бедная миссис Талливер, потерял последнюю способность рассуждать от сыплющихся на ее голову ударов, каждую минуту выбегала к воротам посмотреть, не едет ли карета из Лейсхема. хотя ждать ее было еще рано.

Но наконец карета прибыла, и из нее вышла бедная, встревоженная девочка, „маленькая“ только в воображении любящего отца.

— О. мама, что случилось? — спросила, побледнев, Мэгги, когда мать в слезах встретила ее у ворот. Ей не пришло в голову, что отец болен, потому что только сегодня она получила из Сент-Огга письмо, написанное под его диктовку.

Но тут к ней вышел мистер Тэрнбул. Доктор — это ангел-хранитель в доме, где случилось несчастье; и Мэгги обратила тревожный взгляд на старого друга, которого она помнила с тех пор, как стала сознавать окружающее.

— Не надо так пугаться, дорогая, — сказал он, беря ее за руку. — У твоего отца был удар, и к нему еще не совсем вернулась память. Он спрашивает о тебе все время, и твое присутствие пойдет ему на пользу. Постарайся быть как можно спокойнее, раздевайся и пойдем со мной наверх.

У Мэгги так отчаянно колотилось сердце, что, казалось, вся жизнь сосредоточилась в этих болезненных толчках. Даже само спокойствие мистера Тэрнбула вызывало в ее разгоряченном воображении всякие ужасы. Глаза отца по-прежнему были с тревогой устремлены на дверь; она вошла и встретила этот странный, тоскливый, беспомощный взгляд, который так долго искал ее и все напрасно. В тот же миг кровь прихлынула к его лицу, и, протянув к ней руки, он приподнялся на постели… Мэгги кинулась к нему и, обняв, осыпала горячими поцелуями.

Бедное дитя! Как рано пришлось ей испытать один из тех переломных моментов в жизни, когда наши надежды и радости, наши страхи и терзания теряют вдруг всякий смысл… тонут, как незначащая мелочь, в той простой, извечной любви, которая связывает нас с самыми близкими нам существами, когда им в их горе так нужна наша поддержка.

Эта вспышка сознания оказалась слишком тяжелой для больного, ослабленного разума ее отца. Он снова впал в беспамятство, длившееся много часов подряд, лишь изредка ненадолго приходя в себя. Тогда он безразлично съедал все, что ему давали, и, казалось, испытывал младенческое удовольствие от присутствия Мэгги — как ребенок, попавший наконец на руки к няньке.

Миссис Талливер послала за сестрами, и гостиная стала свидетельницей бесчисленных причитаний и бесконечного воздымания рук: оба дядюшки и обе тетушки сошлись на том, что Бесси и ее дети, как они и предрекали, полностью разорены, что мистера Талливера постигла вполне заслуженная кара и было Си даже грешно смягчать ее излишней добротой. Но Мэгги почти ничего этого не слышала, она не покидала комнаты отца и, сидя у его постели, держала его за руку. Миссис Талливер хотела, чтобы приехал домой и Том, и, казалось, думала о сыне больше, чем о муже; но тетушки и дядюшки воспротивились этому: Тому куда лучше быть в школе, раз, как сказал доктор Тэрнбул, прямой опасности для жизни, по-видимому, нет. Но к концу второго дня, когда Мэгги привыкла к тому, что отец временами впадает в забытье, и уже спокойнее ждала, покуда он снова очнется, мысль о Томе стала тревожить и ее, и когда мать, проплакав весь вечер, сказала со вздохом: „Мой бедный мальчик, сам бог велел ему быть сейчас дома“, Мэгги отозвалась: