Мельница на Флоссе
Шрифт:
Крупные слезы готовы были брызнуть у нее из глаз. Мэгги отошла от стола и бросилась в кресло, совершенно позабыв о Бобе, который неотступно следил за ней взглядом, как умный пес, чувствующий куда больше, чем может понять.
— Ну, Боб, — сказал Том, считая, что разговор о книгах был довольно неуместен, — ты, видимо, пришел повидать нас, потому что мы в горе? Это очень хорошо с твоей стороны.
— Я вам выложу все, как оно есть, мастер Том, — сказал Боб, начиная развязывать парусиновый мешочек. — Я, знаете, плавал на барке эти два года — надо же на хлеб заработать; а то смотрю за топками на маслобойне у Торри. Ну, и на прошлой неделе мне такая удача привалила… я всегда знал, что я парень везучий: уж коли поставлю ловушку, в нее всегда что-нибудь да попадет; но в этот раз была не ловушка, а пожар на маслобойне, и я погасил его, а то бы загорелось все масло, и хозяин дал мне десять соверенов… сам, своими руками. Сначала он сказал, что я храбрый малый — ну, да про то я и сам знаю, — но потом он выложил десять соверенов, а это мне уже в диковинку. Вот они — все, кроме
Боб остановился и затем сказал с отчаянной решимостью, мужественно отворачиваясь от этой райской картины.
— Но мне не жалко — право слово, не жалко! Я разменял одни из соверенов — купил матери гуся на обед и себе синюю плюшевую жилетку и шапку вот эту. Раз я хотел стать бродячим торговцем, так надо делать все, как положено. Но мне не жалко — право слово, не жалко! У меня на плечах голова, а не репа, сэр, и я, может статься, еще какой пожар потушу. Так вот, сделайте милость, мастер Том, возьмите эти девять соверенов и пустите, куда вам там нужно, — раз оно правда, что с хозяином дело худо. Надолго-то их не хватит, но малость они вас выручат.
Том был так тронут, что забыл и подозрения свои и гордость.
— Ты добрый парень, Боб, — сказал он, покраснев, с той легкой дрожью застенчивости в голосе, которая придавала очарование даже его высокомерию и суровости, — и я больше тебя не забуду, хотя сегодня и не узнал. Но я не могу взять твои девять соверенов: я заберу все, что у тебя есть, а мне они мало чем помогут.
— Да, мастер Том? — сказал Боб сокрушенно. — Вы так говорите потому, что думаете — они мне нужны? А я вовсе не такой уж бедный парень. И мать неплохо зарабатывает — она щиплет птицу, и всякая другая работа есть, и посади ее хоть на хлеб и воду, у нее это все одно идет в жир. И мне всегда так везет, а вам, поди, не очень, мастер Том… Старому хозяину, уж верно, нет… Чего ж вам не взять маленько моей удачи; кому от того худо? Да послушайте только — я выловил раз целый окорок в реке: видать, упал с одной из этих голландских лоханок, лопни мои глаза, не вру. Может, все-таки возьмете — а, мастер Том? Ради старого знакомства… не то я подумаю, что у вас против меня зуб.
Боб подвинул монеты вперед, но, прежде чем Том успел что-нибудь сказать, Мэгги, стиснув руки, заговорила, покаянно глядя на Боба:
— О, мне так стыдно, Боб… я никогда не думала, что ты такой хороший. Да ты самый добрый человек на свете!
Боб не знал о том нелестном мнении о себе, в котором Мэгги теперь внутренне раскаивалась, но судя по его улыбке, ему приятно было выслушать этот красноречивый панегирик, особенно от молодой девушки с такими, как он сообщил в тот вечер матери, „диковинными глазами; они так на него глядели, что он стал сам не свой“.
— Нет, право, Боб, я не могу взять деньги, — сказал Том, — но ты не думай, раз я отказываюсь, так не чувствую твоей доброты. Я не хочу ничего ни у кого брать, я хочу сам зарабатывать на жизнь. А эти деньги не очень бы мне помогли — правда, даже если бы я их и взял. Разреши мне вместо того пожать твою руку.
Том протянул розовую ладонь, и Боб не замедлил вложить в нее свою загрубелую смуглую руку.
— Дай, я спрячу соверены в мешочек, Боб, — сказала Мэгги, — и приходи повидаться с нами, когда накупишь себе товару.
— Выходит, я словно нарочно пришел похвалиться деньгами, — сказал Боб с досадой, беря у Мэгги мешочек, — коли беру их обратно. Я сплутовать не прочь, это верно, да только здесь я не плутовал; вот когда попадется мне жулик или простофиля, я люблю его немного околпачить, а так — нет.
— Ты лучше брось свои проделки, Боб, — сказал Том, — а то смотри — вышлют тебя в колонии в один прекрасный день.
— Ну уж нет, только не меня, — отозвался Боб с радостной уверенностью. — Против блошиных укусов закона нет. А коли я когда и облапошу дурака, так он с того только умнее будет. Ну, хоть один соверен возьмите, купите себе и мисс что-нибудь на память… вы ведь подарили мне нож.
С этими словами Боб положил на стол соверен и решительно завязал мешочек. Том отодвинул монету и сказал:
— Нет, право, Боб, благодарю тебя от всего сердца, но принять я его не могу.
И Мэгги, взяв монету, протянула ее Бобу и добавила как можно убедительнее:
— Сейчас нет… но, возможно, в другой раз. Если Тому или отцу понадобится твоя помощь, мы тебе сообщим… правда, Том? Ведь ты хочешь, чтобы мы всегда рассчитывали на тебя как на друга?
— Да, мисс, благодарю вас, — сказал Боб, неохотно забирая деньги. — Я того хочу, чего вы хотите. До свидания, мисс, желаю удачи, мастер Том, спасибо, что пожали мне руку, хоть вы и не хотите взять деньги.
Приход Кезии, которая с самым мрачным видом спросила, можно ли подавать чай или гренки непременно должны превратиться в уголь, своевременно
Глава VII КУРИЦА ПУСКАЕТСЯ НА ХИТРОСТЬ
День шел за днем, и у мистера Талливера появились, по крайней мере на взгляд врача, более определенные симптомы выздоровления: мало-помалу он начал владеть руками и ногами и рассудок его делал судорожные усилия вырваться из сковывающего его оцепенения, точно живое существо, выкарабкивающееся из-под снежного сугроба, который все снова и снова оседает, засыпая только что проделанное отверстие. Если бы те, кто сидел по ночам у его постели, измеряли время лишь неверной надеждой, ведя счет часам, проведенным в спальне больного, оно бы потянулось для них невыносимо медленно, но они измеряли его, ведя счет дням, оставшимся до страшной минуты, когда состоится продажа мельницы, — а их оставалось все меньше и меньше, — и ночи мелькали для них слишком быстро. Пока мистер Талливер постепенно возвращался к жизни, все ближе и ближе подходил тот миг, когда в его судьбе должна была произойти решительная перемена. Чиновники, определяющие судебные издержки, делают свое дело так же добросовестно, как почтенный оружейник, изготовляющий мушкет, который, попав, когда придет срок, в храбрые руки, оборвет не одну жизнь. Взыскание судебных издержек, опротестовывание векселей, постановления о продаже имущества — все это дозволенное законом оружие, корабельные ядра или картечь, которые поражают не одну только намеченную цель, но и все вокруг. Так уж устроена наша жизнь, где одни страдают за грехи других, где так неизбежно взаимосвязаны человеческие страдания, что даже у правосудия есть свои жертвы, и возмездие часто идет дальше цели, карая ни в чем не повинных людей.
На второй неделе января повсюду были развешаны объявления о том, что в „Золотом льве“ в отведенное для таких дел послеобеденное время состоится продажа с торгов сельскохозяйственного и другого инвентаря мистера Талливера, а вслед за тем — принадлежащих ему мельницы и земли. Сам мельник, не подозревая, что прошло уже так много времени, думал, что находится в той ранней стадии своих Злосчастий, когда можно еще найти какой-нибудь выход, и нередко в те часы, когда он приходил в себя, бессвязно толковал слабым голосом о планах, которые приведет в исполнение, когда поправится. У жены и детей была некоторая надежда на такой исход дела, который по крайней мере позволит мистеру Талливеру не покидан, родного дома и не искать совершенно нового для себя занятия. К этому времени мельницей заинтересовался мистер Дин. Он рассудил, что для Геста и К0 может быть небезвыгодно купить Дорлкоутскую мельницу, которая и сейчас дает прибыль, а может дать и больше, если применить паровую энергию; в таком случае Талливера можно было бы оставить управляющим. Однако мистер Дин не мог еще сказать ничего определенного: раз у Уэйкема в руках закладная на землю, ему может прийти в голову купить также и мельницу и набить на нее цену, а фирма Гест и К0 в делах не руководствуется чувствами. Когда мистер Дин вместе с мистером Глеггом приезжал на мельницу, чтобы проверить, в каком состоянии находятся документы, он вынужден был сказать миссис Таллигер что-то именно в этом духе, так как она заметила: „Пусть бы Гест и К0 подумали только, что отец и дед мистера Талливера владели мельницей задолго до того, как на свете появилась их маслобойня“. Мистер Дин в ответ выразил сомнение в том, чтобы солидный возраст Дорлкоутской мельницы неопровержимо доказывал, насколько выгоднее вкладывать капитал в нее, чем в маслобойню Геста и К0. Что касается дядюшки Глегга, то все это лежало за пределами его понимания. Добросердечный старик искренне сочувствовал Талливеру и его семье, но все его деньги были помещены в превосходные закладные, и он не мог рисковать — это было бы несправедливо по отношению к его собственным родным; зато он твердо решил послать Талливеру фланелевые жилеты, от которых сам отказался в пользу сделанных из более эластичного материала, и время от времени покупать миссис Талливер фунт чая; он уже заранее тешился мыслью о собственной щедрости, предвкушая, как преподнесет ей чай и как она будет довольна, узнав, что это самый высший сорт. Все же было ясно, что мистер Дин расположен к Талливерам. Как-то раз он привез с собой Люси, приехавшую домой на рождественские каникулы; она прильнула к смуглой щеке Мэгги златокудрой ангельской головкой и, орошая обильными слезами, осыпала сестру поцелуями. Эти стройненькие белокурые дочки занимают самый уютный уголок в сердце не одного почтенного компаньона почтенной фирмы, и, может быть, тревожные и сочувственные расспросы Люси о брате и сестре как раз и заставили мистера Дина поспешить с подысканием Тому временного места на товарных складах и рекомендовать человека, который обучал бы его по вечерам счетоводству и калькуляции.
Это приободрило бы мальчика и несколько оживило его надежды, если бы в это время не обрушился тот удар, которого он так страшился: его отец будет объявлен банкротом; во всяком случае, придется просить кредиторов взять меньше того, что им следует, а для не изощренного в юридических тонкостях Тома это было то же банкротство. Про отца не только станут говорить, что он потерял все свое состояние, но и что он прогорел, а Том не знал более позорного слова. Когда были внесены судебные издержки, остался еще счет мистера Гора и дефицит в банке, да еще ряд мелких долгов; все это значительно превышало сумму, которую можно было выручить за имущество мистера Талливера, и кредиторам оставалось „максимум по десять или двенадцать шиллингов за фунт“, как поджав губы, авторитетно предсказал мистер Дин; слова эти кипящей смолой обожгли Тома, оставив в нем неутихающую боль.