Мельница на Флоссе
Шрифт:
Он замолчал и посмотрел в землю. Затем, вдруг подняв голову, сказал громким и проникновенным голосом:
— Но я не прощу ему! Я знаю — они говорят, будто он не хотел причинить мне зла… Так-то нечистый и помогает мошенникам… Уэйкем был всему затейщик… но он слишком важный господин… знаю, знаю. Говорят, я не должен был начинать тяжбу. Но кто сделал так, что ни арбитража нет, ни справедливости не добиться? Ему-то все нипочем; он один из этих важных джентльменов, что наживают деньги на бедных людях, а когда пустят их по миру, начинают им же благодетельствовать. Я ему не прощу! Да падет на его голову позор, чтобы родной сын от него отвернулся. Хоть бы он такое что сделал, чтобы его послали щебенку бить на дороге! Да нет, он слишком большой мошенник, закону не наложить на него руку. И запомни это, Том, — ты тоже никогда не прощай ему, коли хочешь быть мне сыном. Может, еще наступит время, что ты отплатишь ему… Для меня оно уже не придет — моя голова в ярме. Теперь пиши… пиши это в Библию.
— О, отец, что ты! — воскликнула Мэгги, бледная и трепещущая, опускаясь на пол у его колен. — Грешно проклинать своих ближних и таить в душе зло.
— Нет, не грешно, говорю тебе, — исступленно проговорил отец. — Грешно, когда мошенники живут припеваючи — Это работа дьявола. Делай, как я тебе говорю, Том. Пиши!
— Что мне писать, отец? — спросил Том с мрачной покорностью.
— Пиши, что твой отец,
В мертвой тишине перо Тома двигалось по бумаге. Миссис Талливер была испугана, Мэгги трепетала, как лист.
— Ну, послушаем, что ты написал, — сказал мистер Талливер.
Том медленно прочитал вслух свою запись.
— А теперь напиши… напиши, что и ты никогда не забудешь того зла, которое Уэйкем причинил твоему отцу, и отомстишь ему и его родным, коли это будет в твоих силах. И подпишись: Том Талливер.
— О нет, отец, милый отец! — прошептала Мэгги, еле шевеля губами от ужаса. — Ты не должен заставлять Тома писать это.
— Замолчи, Мэгги! — сказал Том. — Я так напишу.
Книга четвертая
Юдоль уничижения [64]
Глава I РАЗНОВИДНОСТЬ ПРОТЕСТАНТИЗМА, НЕИЗВЕСТНАЯ БОССЮЭ [65]
Проплывая по Роне в ясный летний день, вы, наверно, испытывали тоскливое чувство при виде рассеянных по ее берегам разрушенных деревень, которые повествуют о том, как быстрая река поднялась некогда, подобно гневному карающему божеству, сметая на своем пути бренные поколения, чья жизнь — лишь преходящий миг, и превращая их жилища в развалины. Странный контраст, возможно, подумали вы, между впечатлением, какое производят на нас эти унылые останки обыкновенных домов, которые даже в лучшие свои дни свидетельствовали об убогом существовании, столь характерном для нашей вульгарной эпохи, и тем, какое производят руины замков на Рейне, столь органически слившиеся с зелеными скалистыми кручами, что кажутся неотъемлемыми от них, как растущая на вершине сосна. Да нет, даже и в те дни, когда они были построены, эти замки, вероятно, имели то же внутреннее единство со всем окружающим, словно воздвигли их дети земли, унаследовавшие от своей великой матери инстинктивное чувство пропорций. Романтическое то было время! Пусть яти разбойники и пьяницы — бароны — недалеко ушли от свирепых великанов-людоедов, зато в них сохранилось своеобразное величие дикого зверя; это были лесные кабаны с грозными клыками, ни в чем не знающие преграды, а не домашние хряки; они воплощали в себе демонические силы в вечном столкновении с красотой, добродетелью и всеми гуманными началами жизни и служили превосходным фоном для странствующего менестреля, нежноустой принцессы, благочестивого отшельника и робкой израильтянки. То было время ярких красок, когда солнце бросало свои лучи на сверкающую сталь и развевающиеся стяги, время смелых приключений и жестокой борьбы, более того — время живого религиозного искусства и религиозного подъема, ибо разве не в те дни были построены все соборы, разве не в те дни императоры покидали свои дворцы на Западе, дабы сложить головы перед твердынями неверных на священном Востоке? Вот почему эти рейнские замки так волнуют меня, взывая к моему чувству прекрасного: они принадлежат величественной поре в жизни человечества и воскрешают предо мною образ той эпохи. Но эти тронутые тленом, костлявые, с пустыми глазницами, скелеты деревень на берегах Роны внушают мне тягостную мысль, что человеческая жизнь почти всегда есть прозябание в уродстве и убожестве и даже бедствия не могут возвысить ее, а скорее вскрывают всю таящуюся в ней тривиальность. И как ни жестоко это, я убеждена, что люди, оставившие свой жизненный след в этих развалинах, входят в число тех никому не известных живых созданий, которые канут в вечность так же незаметно, как поколения пчел или бобров.
64
Юдоль уничижения — название долины из книги Беньяна «Путь паломника»; в этой долине герой повествования встречает дьявола и побеждает его.
65
Боссюэ Жак (1627–1704) — французский писатель, автор трактата «Разновидности протестантских верований».
Возможно, вас тяготили такие же чувства, когда вы наблюдали эту старозаветную жизнь на берегах Флосса — жизнь, которую даже страдание не в силах поднять над уровнем трагикомедии. Жалкая жизнь, скажете вы, у этих Талливеров и Додсонов — не озаренная ни возвышенными идеями, ни романтическими мечтами, ни деятельной самоотверженной верой, не колеблемая ни одной из тех диких, необузданных страстей, что заводят в мрачные глубины несчастья и преступления, без той примитивной, грубой простоты желаний, того тяжкого, смиренного, неблагодарного труда, тех усилий прочесть письмена природы, которые вносят свою поэзию в жизнь селянина.
Светские понятия, условности и привычки без образованности и без лоска — может ли быть более прозаическая форма человеческого существования? Гордая респектабельность в старомодной двуколке, этикет без нескольких перемен к обеду. Близко наблюдая этих людей, мы даже тогда, когда железная рука несчастья выбивает их из седла жизни, почти не видим следов веры, еще меньше — следов христианского вероучения. Их почитание Невидимого в той степени, в какой оно проявляется, носит скорее языческий характер; их моральные убеждения, хотя они их держатся весьма стойко, основываются, по-видимому, исключительно на семейных традициях. Вы бы не смогли жить среди таких людей; вы задыхаетесь, отгороженные глухой стеной от всего прекрасного, великого и благородного; вас раздражают эти унылые мужчины и женщины, так не гармонирующие с тем уголком земли, где они живут, — этой благодатной равниной, по которой полноводный Флосс стремится все дальше и дальше к морю, смыкая медленный пульс старинного английского городка с биением могучего сердца всего мира. Идолопоклонники, яростно бичующие своих богов или собственные спины, и те, кажется, больше отвечают высокому предназначению человека, чем эти подобные муравьям Додсоны и Талливеры.
Я разделяю с вами то гнетущее чувство, которое вызывает в вас их убогий мирок, но нам надобно претерпеть это если мы хотим понять, каково было его воздействие на жизнь Тома и Мэгги — на многие поколения юных существ, поднявшихся в извечном стремлении человека
Спору нет, религиозные и моральные взгляды Додсонов и Талливеров носили слишком своеобразный характер, чтобы их можно было уяснить себе чисто дедуктивным путем, исходя лишь из того, что эти семейства принадлежали к той части населения Великобритании, которая исповедует протестантизм. Их взгляды на жизнь были, по сути своей, вполне здравы, как это и положено взглядам, на которых взращены приличные и преуспевающие семьи, достигшие полного благосостояния; но их знакомство с религиозными доктринами было весьма поверхностным. И если у сестер Додсон в их девические годы Библия чаще раскрывалась на определенных страницах, причиной тому были сухие лепестки тюльпана, заложенные куда придется, а отнюдь не особое пристрастие к истории церкви, молитвам или догматам.
Религия их носила простой, полуязыческий характер, но им совершенно чужда была ересь — если понимать под ней отступление от общепринятой веры, — поскольку они даже понятия не имели о том, что наряду с англиканской церковью существуют другие вероучения, если не считать учения нонконформистов, [66] которое в иных семьях передавалось по наследству, как астма. Откуда им было это знать? Викарий их славного сельского прихода гораздо лучше умел играть в вист или пошутить с хорошенькой прихожанкой, чем выступать в религиозных спорах. Религия Додсонов заключалась в почитании всего привычного и респектабельного: необходимо быть окрещенным — иначе вас не похоронят на кладбище — и причаститься перед смертью, дабы оградить себя от других менее определенных опасностей, но в равной мере необходимо было иметь соответствующих вашему положению факельщиков на похоронах, хорошо прокопченный окорок на поминках и безупречное завещание у нотариуса. Ни один из Додсонов не даст никому оснований обвинить его в том, что он забыл о требованиях приличия или уклонился от незыблемого порядка вещей, узаконенного практикой наиболее состоятельных прихожан и семейными традициями, такими, как повиновение родителям, верность родне, трудолюбие, неколебимая честность, бережливость, начищенная до блеска деревянная и медная посуда, запасы звонкой монеты, которой грозит в скором времени выйти из обращения, производство первосортных изделий для рынка и приверженность к предметам домашнего изготовления. Додсоны были очень гордой кастой, и гордость их основывалась на том, что их невозможно было, при всем желании, упрекнуть в нарушении освященного обычаем долга или правил благопристойности. То была гордость, благотворная во многих отношениях, поскольку она отожествляла честь с честностью, добросовестностью в работе и верностью общепризнанным принципам; и общество обязано кое-какими ценными качествами своих членов матерям додсоновского толка, которые сбивали отличное масло, пекли отличный хлеб и считали бы позором для себя поступать иначе. Быть честным и бедным никогда не было девизом Додсонов; еще меньше — быть бедным, а казаться богатым; скорее уж семья придерживалась заповеди — быть честным и богатым, и не только богатым, но богаче, чем думают другие. Жить, пользуясь всеобщим уважением, и быть похороненным по всем правилам — вот цель всего их существования; но достижение этой цели свелось бы на нет, если бы по обнародовании завещания они оказались беднее, чем предполагалось, или же оставили деньги по своей прихоти, без строгого учета степени родства, — тем самым они упали бы в глазах своих ближних. К родне нужно относиться по справедливости. А справедливость требует строго указывать на ошибки, если родные умаляют честь семьи, но не лишать их и малейшей доли причитающихся им по праву серебряных пряжек для туфель и прочего фамильного добра. Самая примечательная черта додсоновского характера — прямота: в присущих им пороках и добродетелях в равной мере проявлялся гордый, честный эгоизм; им глубоко противно все то, что может повредить их репутации и противоречит их интересам; они не будут стесняться в выражениях, разговаривая с недостойным родичем, но никогда его не покинут и не отвернутся от него — не дадут ему остаться без куска хлеба, лишь потребуют, чтобы он запивал этот кусок горькой чашей унижения. Тот же культ всего освященного обычаем вошел в плоть и кровь Талливеров, но кровь в их жилах текла горячей, им не чужды были великодушие и дерзость, нежность и сердечность, вспыльчивость и безрассудство. Дед мистера Талливера, случалось, говаривал, будто среди его предков был некий Ралф Талливер, на редкость умный малый, который кончил тем, что разорился. Не лишено вероятия, что этот умный малый жил на широкую ногу, ездил на резвых лошадях и всегда твердо стоял на своем. С другой стороны, никто никогда не слыхивал, чтобы разорился кто-либо из Додсонов; это было не в их обычае.
66
Нонконформисты — в Англии наименование членов церковных организации, не признающих обрядов и учения господствующей англиканской церкви.
Таковы принципы, на которых взращивались Додсоны и Талливеры в добрые старые времена Питта [67] и высоких цен, а так как вам уже известно состояние общественной жизни Сент-Огга, вы можете сделать вывод, что и последующие годы не принесли ничего нового. Даже в эту позднюю эпоху антикатолицизма многие жители городка умудрялись придерживаться языческих верований и несмотря на то считать себя хорошими христианами; поэтому нечего удивляться, что мистер Талливер, хотя и регулярно посещал церковь, навеки запечатлел на страницах семейной Библии свой обет отомстить Уэйкему. И нельзя сказать, чтобы виноват в этом был викарий их очаровательного сельского прихода: он происходил из родовитой семьи, был безукоризненным джентльменом, холостяком с изысканными вкусами, окончил университет с отличием и был оставлен при колледже. Мистер Талливер смотрел на него с должным уважением, как и на все, имеющее отношение к церковной службе, но считал, что церковь — это одно, а здравый смысл — совсем другое; а уж что такое здравый смысл, вы могли ему не говорить, это он и сам знал. Семена некоторых растений, произрастающих в неблагоприятных условиях, природа снабжает зацепками, давая им возможность укрепиться даже в самой неподатливой почве. Семена, посеянные в душе мистера Талливера, были, видимо, лишены подобного приспособления и поэтому не дали никаких всходов.
67
Уильям Питт Старший (1708–1778) — английский государственный деятель.