Мельничная дорога
Шрифт:
Нож Патрик нашел воткнутым в спинку кожаного кресла, из длинного пореза вылезла пушистая белая набивка. В тот день он пользовался этим ножом, чтобы срезать пласт мяса с половины бараньей ноги.
В ту ночь, когда жена испортила кресло, Патрик совершил ошибку – повел себя с ней слишком напористо. И теперь не хотел повторить ее. Надо было избавить жену от кошмара тихим уговором, чтобы не превратиться в персонажа ее сна.
Отбиваясь ногами от одеяла, она почти освободилась.
– Это Патрик, Пэтч, и никого больше.
Жена сбила на лоб ночную маску и моргнула на лампу.
– Что
– Это я, дорогая, ничего не случилось.
– Что я наделала?
– Ничего. – Патрик погладил ее по руке. – Ровным счетом, ничего.
Жена вздрогнула, но не отпрянула. Лицо напряженное, здоровый глаз широко открыт и моргает.
– Ничего не случилось? Что я говорила?
– Ничего, – успокаивая и уговаривая, ответил он.
Жена нахмурилась и потянула ночную маску вниз.
– Где-то была ручка. Я потеряла ручку.
– Утром найдем. Сейчас нечего писать.
– Ручку от кроличьей клетки, глупый! – вздохнула она. – Снег так и валит.
– Тихо… – Он погладил ее по волосам. – Спи.
– Обещай, что не позволишь ему сделать мне больно. – Она устроилась под одеялом. – Даешь слово?
– Тихо…
Утром жена помнила только, что кричала, но не слова. Однако Патрик все равно не мог ей лгать. Как он мог дать жене слово, которое уже нарушил?
– Спи, Ханна, – повторил он и погладил ее по волосам.
Утром в четверг они об этом не говорят, только обсуждают дела друг друга и строят планы на выходные. Жена случившегося не помнила, а Патрик не хотел ей напоминать. Только не сегодня. Она забыла кое-что еще, и он ждал, когда она раскроется солнечному свету. Каждый новый день начинался для Ханны с постепенного пробуждения – сорока минут нетвердого сознания, пока медленно рассеивался окутывавший ее туман.
Это ее состояние Патрик называл грогги. Все равно что жить с пьяным моряком. Ханна спотыкалась, ругалась на подворачивающиеся ноги, проливала кофе, роняла вещи, которые закатывались под кровать или под диван.
А затем преображалась – расцветала навстречу дню.
Патрик придерживался того же образа жизни и домашнего расписания, как перед тем, как месяц назад его уволили с работы.
– Пропустишь, Пэтч?
– Извини, Ханна, я первый.
Как только он слышал, что плеск в душе стихал, начинал варить кофе. А когда приносил кружку, Ханна сидела, завернувшись в полотенце, на краешке кровати и расчесывала темные волосы. Впрочем, не совсем темные. Потому что блестящие. Волосы Ханны светились как коричневое стекло. Она улыбалась, когда Патрик ставил кружку, и во впадине между ее ключиц мерцали капельки воды. Жена нравилась ему такой – только что из-под душа, еще без косметики.
Ханна брала повязку на глаз, поднимала волосы, распускала их поверх резинки. Благодарила и поправляла повязку из черного блестящего атласа. На мгновение Патрику представлялась раковина мидии. Раковина, маскирующая отсутствие моллюска.
Потягивая кофе, жена смотрела на него здоровым глазом и бормотала:
– М-м-м…
Сверкающий голубой глаз, темные блестящие волосы. Они женаты ровно четыре года, но Ханна до сих пор удивляла Патрика –
Патрик просунул руку в рукав спортивной куртки и коснулся мокрых плеч жены. Карточка торчала у него сзади за поясом.
– С годовщиной, Ханна! – Он протянул конверт.
На мгновение казалось, что она разочарована – скомкала на груди полотенце и впилась в него взглядом здорового глаза. Но затем Патрик понял, что это не разочарование в нем.
– Все нормально, – произнес он. – Дашь потом. И вообще необязательно.
Накануне Ханна работала на месте преступления в Чайнатауне, где совершилось тройное убийство: в обеденное время в маникюрном салоне были застрелены две посетительницы и бывшая жена стрелка. Во второй половине дня Ханна собирала информацию, пытаясь поговорить с детективом Маккласки, который обычно сливал ей «жареные» факты, и к пяти закончила материал для газеты. А вернувшись домой, расплакалась: одна из убитых была на третьем месяце беременности. Так неужели его можно заподозрить, что он обиделся из-за того, что она не нашла полчаса завернуть в магазин открыток и покопаться в разноцветном товаре?
Хотя это уже стало традицией – Ханна не впервые забывала о годовщине их свадьбы, трижды из четырех раз. Превратилось почти в причуду.
– Ничего нормального. – Она поджала губы.
– Не переживай. Открой.
Клапан был приклеен только в середине. Ханна подсунула палец и распечатала конверт, не разорвав. Она всегда сохраняла конверты. Достала открытку, прочитала текст и прижала к груди:
– Какой ты милый, Пэтч!
– Никому не говори.
– Это и так все знают.
Она притянула его к себе, и они поцеловались.
– У меня есть темная сторона, – проворчал Патрик.
Уходя от Ханны, когда ее кровь уже стала буреть, я подумал, что впервые в жизни вижу труп.
Какие эмоции вызвала картина привязанной к дереву девочки? Плоти, крови, смерти?
А если возбуждала? Господи, неужели возбуждала?
Мы нырнули в чащу и к тому времени, когда выбрались на тропу к Расщепленной скале, у которой обычно прятали велосипеды, я, слишком потрясенный, чтобы не отставать от Мэтью, находился ярдах в двадцати позади. От того похода мне лишь запомнилось, что Мэтью шел вперед и вперед и тащил меня за собой.
У велосипедов он дожидался меня, опираясь ногой о камень, и своим видом напоминал отца семейства, отлучившегося на церковном пикнике покурить. Когда я приблизился, Мэтью стянул с плеча чехол.
Поднимаясь в горы, каждый раз мы брали с собой два чехла. Нашли их предыдущим летом, копаясь в хламе в гараже отца, – рыбацкие чехлы для двухколенной бамбуковой удочки из окрашенного в камуфляжные цвета брезента. Надевая их через плечо, мы ощущали себя солдатами в дозоре.
Мысль пришла в голову Мэтью: он заявил, что один из чехлов идеально подойдет, чтобы прятать мою воздушку «Ред райдер», хотя, если присмотреться, ружье было на дюйм длиннее. Он понимал, что это выглядит подозрительно, и, на случай если нас остановят, разработал план.