Мелочи геройской жизни
Шрифт:
А по всему выходило, что одиночество — единственный выход. По крайней мере, здесь, в Северинге.
За час парни украсили ямами полдвора, второй час их зарывали, дабы не лишать кладовых угодий последующих охотников за мечтой. Тем временем обед поспел и остыл, и девочки позвали к столу.
— Пойду ополоснусь, — аватар вытер лоб рукой. Рубашку он сразу снял, работали в теньке, но с северянина всё равно лило в три ручья. — Ты пойдёшь?
— А на кой ляд? Всё рравно ещё копать и копать, — Эртан сплюнул изжёванный мятлик, сорвал свеженький. Привычный к жаре степняк почти не вспотел и поросёнком на вертеле себя не чувствовал —
— Ну-ну, — Арвиэль принюхался, — будем надеяться, что твой степной дух напугает дом больше Венькиной задницы.
Парень спустился с пригорка к воде и ушёл за кустики. Не стеснялся, просто не хотел, чтобы Майя просверлила ему спину обиженным взглядом. Разговаривать с ней пока рано, будут одни слёзы да упрёки.
До сумерек было ещё далеко, но солнышко уже зацепилось краем за конёк особняка. Арвиэль представил, как оно съезжает вниз по скату, точно на салазках, чтобы уснуть там, в заброшенном саду, и усмехнулся. Когда-то Дариэль Винтерфелл удивлялся, откуда у сына берутся такие странные, несвойственные аватарам фантазии. Например, с уверенностью заявить, будто у луны есть лицо — то грустное, то улыбающееся. Или придумать, что небесные гончары лепят из облаков фигурки зверей, горы и корабли, а снег из них высекают кузнецы метелей. Это всё осталось в голопузом детстве, но сейчас Арвиэль был полностью согласен с Майей: это место действительно казалось волшебным. По сути, небо оставалось небом, трава травой, вода водой, песок песком, ольшаник на противоположном берегу — обычным кустарником, но всё вместе складывалось в чудесную купель покоя и света, в которой язвой чернел проклятый дом.
В шёпот веток вливался едва уловимый плеск воды, птицы пели слаженно, будто заранее сговорились, насекомые их не перебивали, вступали, только когда более опытные певцы замолкали, и все эти звуки вместе растекались над озером мотивом песни, которой Арвиэль никогда раньше не слышал и слов не знал.
По лазоревой росе, По лазоревой росе Ходит девица босая С алой лентою в косе…Похоже, Венька оказался прав, и особняк сводил с ума только парочки, связанные определённой разновидностью любви, к коей братская не относилась. Наполовину обследовав гридницу, ребята решили, что вряд ли скрытный мужик будет прятать клад в большой столовой. Сени, подклет и переходы, куда был доступ слугам и батракам, тоже оставили на потом и занялись комнатами. В первой же их ждало открытие. Не клад, правда, но всё равно потрясающее.
— Фью-у-у! — присвистнул Венька, благоговейно лаская трухлявый седой лоскут, отороченный выпирающим из брёвен мхом как мехом. — Да у него стены были полотном обиты, и не простым, а шёлковым, с рисунками!
— Ну и чё? — Сеньку куда больше занимал пустой сундук, в котором он с методичностью дятла выстукивал двойное дно. — У господина Грайта, вон, тоже обиты, и у Лушки с Ташей, и у Демьяна…
— Так это сейчас! А сто лет назад такое только в столице купить можно было, да и то на заказ! Представляешь, сколько оно стоило? Шёлковое, с рисуночками?!
— Нет! — Сенька переключился с сундука на лавку. — Но я его уже хочу!
— Ты ищи-ищи, глядишь, и нароешь себе и на полотно, и на избу, чтоб было куда прибивать! — Венька тоже без дела не сидел, поддевал долотом половицы.
— Арвиэль хорошо решил, чтоб мы поровну делились, — хмыкнул Сенька. — Коли деда с Мироном не передумают, будет у нас с тобой по двойной доле.
— Это если мы не передумаем! — назидательно поправил старший брат.
— Или Лушка с Ташей.
— А девкам вообще думать незачем и нечем.
Пасечник Лесович и мельник Мирон были закадычными приятелями. У одного подрастали внуки, у другого — дочери, так что сам Триединый велел семьями породниться, да и молодёжь вроде была не против. А как известно, девке нельзя деньги в руки давать — всё на ленты да орехи изведёт, вот Лесовята и прикарманили будущие невестины доли на резонных основаниях. По крайней мере, в Таше Сенька не сомневался. А вот в Лушке очень даже.
Братья тщательно обследовали две комнаты и перешли к потенциальному тайнику — хозяйской опочивальне. Обоих такой азарт захватил, что заныло под рёбрами, а по спине побежали мурашки. Венька церемонно распахнул дверь…
— Н-да, — Сенька уныло прицокнул языком.
Из убранства в опочивальне осталась только картина с малоразличимым сюжетом на тёмном фоне, а всё остальное уже кто-то вынес.
— Ну, давай хоть с веничком пройдёмся, — Венька постучал долотом по косяку.
Старший Лесовёнок занялся полом, младший ощупывал и оглаживал стены, но не везло обоим. Когда дошло до картины, Сенька схватился за тяжёлую бронзовую раму, и тут же отдёрнул руки.
— Шушеля мать! Она будто иглами утыкана!
— Чего?
— Картина, говорю, колется!
Скептически хмыкнув, Венька подошёл, коснулся рамы, холста…
— Да не, не колется. Почудилось!
— Ну да, точно, — Сеньян ткнул в раму сначала пальцем, потом взялся рукой. — А что здесь намалёвано? Скотный двор?
— Ну да, вроде… Вон свиньи, козы… бе-е-е, вон баба… девка то есть, зерно птице сыплет, а это… медведь?!!
— Ага, медведь, — ошалело согласился Сенька. — А ещё — две лисы и соболь на чурке сидит. Занятная у хозяина скотинка была…
— Интересно, почему её вместе с остальным не утащили? — Венька, пыхтя, снял картину — тяжёлая.
— Да разве ж такое продашь? Хотя раму можно…
Одна догадка посетила братьев одномоментно:
— Она из золота!!!
Увы, после упорного расковыривания трещины выяснилось, что рама не то что не золотая, даже не медная, а деревянная, покрытая творёной бронзой. Стена за ней тоже сюрприза не преподнесла.
Никчёмную картину так и бросили валяться в уголке.
Былой запал угас, и братья просто выполняли свою нудную работу: один поддевал и переворачивал, второй стучал и ковырял. Но порядком громче и нуднее этой какофонии урчало в пустых желудках…
— Да я смотрю, у вас тут сокровищ горы — дракон лапы сломит! — румяную щёку в окне подпирала столь же аппетитная пухлая ручка. — Пойдёмте-ка обедать, пока ножки во злате не протянули.
— Не суйся в дом, дура! — хором заорали Лесовята.
Лушка ахнула, потом сердито плюнула, правда, в жениха не попала.
— Больно надо! — и непечатно добавила, в каком конкретно месте братья могут сами себе нарыть пропитание и чем.
Девушка развернулась, стегнув тяжёлой золотистой косой, как кнутом, и исчезла с гордо поднятой головой. Сенька почесал свою, лохматую, припорошенную трухой с лоскутьями паутины.